Кислородный предел

— Они что, не понимают, что их всех однажды убьют? Они что, действительно верят, что существующий порядок справедлив, что другого не дано? Они что, действительно верят, что все нищие сами виноваты в своей нищете? Не умеют вкалывать, бездарны и ленивы, потому и нищие? Что им легче завистью и злобой исходить, чем однажды жопу от дивана оторвать и пойти работать, зарабатывать по-человечески? Они что, действительно верят, что они миллионы горбом нацедили, своим драбкинским потом и кровью за них заплатили? Ну, если так, то пусть когда их будут вздергивать в их собственных гигантских кабинетах, когда вчерашние рабы, скотинки безответные, занюханные менеджеры начнут их бить размеренно и деловито своими дыроколами по голове, то пусть тогда не поражаются, за что их так.

— Тебе бы на митингах, друг, выступать, — усмехается Сергей-один.

— Да нет, ошибся — я на все привык смотреть со стороны. Да только ну не может заниматься бизнесом все человечество. Не могут все на биржах, не могут поголовно все разбираться в инвестициях. Сколько, думаешь, людей от рождения наделены предпринимательскими способностями? Той самой жилкой пресловутой? Чутьем звериным на бабло? Три-четыре процента всего. В каждом поколении. А остальные — хоть, как рыба, головой об лед, — не выйдет ничего, потому что не их это дело. Они попросту физически к бизнесу не приспособлены. Ну, ладно, я бездельник, паразит, ничего не умею, кроме как словеса плести, но я не понимаю, кем нужно вообще работать, чтобы в этой стране заработать себе на квартиру, в том случае если она не досталось тебе от родителей. И когда, б…дь, какая-то б…дь, насосавшая на «Кайен», или дочка нефтяных королей говорит мне, что кто-то не умеет работать, я считаю: е…ть ее надо железными палками. Вот, предположим, инженер, вот офицеры те же, вот хирург, он режет, пришивает людям ноги, руки. И получает — ну, тридцать, ну, сорок, ну, двести тысяч рублей. Не спорю — настоящих гениев единицы, они достойно обеспечены, наверное, но вот просто хирург. Он что-то там пыхтит с утра до вечера, в какой-нибудь челябинской клинической больнице, он честно пашет — разве нет? И что он, скажите, не умеет работать? Не вкалывает? Не по двадцать часов? Ты, б…дь, — свой блоу — джоб, свои финансовые схемки, а он спасает помаленьку. Ютясь при этом у разбитого корыта. Где справедливость, брат? Скажи.

— А может, все проще? — поднял бровь Сергей-один. — Есть волки и овцы. Есть сильные. Сильных — всегда меньшинство. Все в соответствии с природой.

— Согласен — такая звериная справедливость. Но только где они, сильные? Кто эти сильные? Драбкины? Они лишь в поле виртуальной экономики сильны, а когда вся эта бойня между сильными и слабыми перейдет в реальность, всех этих Драбкиных удавят первыми. Так, как сегодня. Тут уже за военными верх, за обученными убивать.

— Так это… погодите, я не понял, — Артур вступает, — у нас тут, что ли, с вами заседание продолжается? Стихийное судилище? Опять — кто виноват? Ведь все, что здесь Андрей сейчас озвучил, — это, в общем, позиция тех офицеров.

— Понимаешь, я не обвиняю, — на это Андрей отвечает. — Я говорю, как дело обстоит. Пытаюсь относиться беспристрастно, объективно. Ну, я не знаю — взглядом марсианина на это посмотреть. И я, как марсианин, бесконечно поражаюсь, как могут люди создавать такие примитивные и лживые концепции чьего-то честного богатства и чьей — то нищеты. И при этом не чувствовать собственной слепоты, не понимать хотя бы инстинктивно, что себе могилы роют. Я просто говорю: вот следствие, а вот причина, и только слепой не способен увидеть очевидной связи между первым и вторым. Я лично вообще не знаю, что за Драбкин такой, вообще в глаза его не видел, я не знаю, живой он сейчас или нет, но если он выжил вдруг, то я бы на драбкинском месте позиции свои пересмотрел.

— Это в каком же духе? В какую сторону, позволь узнать?

— Да известно, в какую.

— Постой, угадаю! Раздать беднякам все свои миллионы и уйти в монастырь? Вериги на себя навесить и плетьми хлестать, грехи замаливать? Помилуй мя, грешного, так?