Kiss. Демон снимает маску

Кармель. Так вот, я помню, как ребенком я забирался на ту гору, которая скорее походит на холм, вроде холмов в Южной Калифорнии. Помню, как в детстве я поднимался на эту гору и собирал плоды кактуса, а потом спускался вниз и продавал эти плоды в автопарке за пол-прута, это где‑то полпенни. (Внутри плоды кактуса сладкие и сочные, но снаружи покрыты колючками. На иврите они называются сабра, и этим же словом называют и самих израильтян, потому что они колючие снаружи, но добрые внутри.)

Жизнь в Израиле среди других сабра была необычной, и особенно школьная жизнь, потому что на уроках нас потчевали причудливой смесью истории, религии и политики. Только представьте: в классе нам рассказывали о старинной книге, называемой Библия, и говорили, что все события, описанные в ней, — если честно, невероятные события, — действительно происходили в той стране, где мы живем. Эту идею сложно было переварить и понять. Ведь нам показывали целую книгу, повествующую о создании жизни, об Аврааме, Исааке, Иакове, о потопе, об Исходе. А потом говорили: «Здесь‑то все и произошло. Здесь, где вы живете». Это было непросто осознать.

В то же время, в Израиле я не так четко осознавал свое еврейство, потому что почти все были такие же, как я. Ясно, что по улицам ходили и арабы, были и христиане, но я на это не обращал внимания. Я знал только, что я израильтянин. Вы можете подумать, что моя мать, только прошедшая войну и концлагеря, зациклилась на пережитом, но это не так. Ей слишком больно было говорить об этом. Она никогда не обсуждала лагеря и редко рассказывала о своем детстве в Венгрии. Все, о чем она говорила, да и то крайне редко, так это о том, что мир огромен и есть как хорошие люди, так и плохие. Я не перестаю восхищаться ее самообладанием. Оно доказывает, что моя мать с точки зрения этики, морали и всего остального гораздо лучше меня. Все это время она сохраняла и до сих пор сохраняет непреходящую веру в человечество. Она всегда верила, что мир — хорошее место и добро в большинстве случаев побеждает зло. Не уверен, что я разделял бы ее точку зрения, если бы прошел через то, что пережила она.

В детстве мы не понимаем, что люди делятся на расы, нации, религии. Единственное, что я знал об округе, — это то, что там говорят на разных языках. Некоторые евреи в Израиле говорили на иврите. Кто‑то говорил на идише — европейском языке, похожем на смесь иврита и немецкого. В моем доме самым главным языком был венгерский, потому что мама практически не говорила на иврите. А позже, когда она начала работать, в доме зазвучали турецкий и испанский, потому что моя нянька была турчанкой, а наши соседи происходили из Испании. В раннем возрасте я мог говорить на иврите, а также венгерском, турецком и испанском языках.