Китаб аль-Иттихад, или В поисках пентаграммы

Захочется трусам сойти с ума, когда начнется резня.
Мать моя, праведная Фатьма, сейчас смотри на меня!
Словно измученный зноем бык, я ввергну себя в поток —
В реку сражения, где блестят сбруя, клинки, броня.
Как прыгает рыба на, быстрине, так меч мой взмывает ввысь
И вновь ныряет, стаю врагов перед собой гоня.
Как рыба, я дерзко вьюсь и кружусь, и коловерть клинков
Не в силах меня затянуть на дно, свалить к копытам коня.
Мать моя, праведная Фатьма, сумеешь ли здесь узнать
Того, кто кривил беспомощно рот, в пеленках громко бубня?
Мать моя, сможешь ли мне простить мое пристрастье к войне?
Ведь ты состарилась, в доме мир пестуя и храня.
Но в этом мире, где правит Зло, я мир вкушать не могу,
Разве что женщинам и рабам по вкусу эта стряпня.
Меня не для рабства ты родила, и я за жизнь не боюсь,
Ведь тот, кто жил, покоряясь Злу, не жил на деле ни дня.
Пойми: не по прихоти я избрал скитания и войну —
Стрекало скорби гонит меня и гнева жжет головня.
Но если скажут: Али Мансур — обидчик вдов и сирот,
То знай, что это его врагов лживая болтовня.

После того как я закончил чтение, Ага–хан некоторое время оставался недвижим. Затем он встал с кресла, спустился по ступенькам и приблизился ко мне. Я почтительно встал со стула, и старец обнял меня. Его легкие седые волосы благоухали настоем целебных трав. Затем он резко повернулся — так резко, словно старался скрыть слезы, — и подошел к стене против входной двери. Часть стены повернулась перед ним, открыв темное отверстие хода в скале. «Прощайте, шейх», — стоя в проеме, молвил Ага–хан, шагнул во тьму, и скала за ним закрылась. Все тот же провожатый отвел меня в мои покои. Я выпил успокоительного отвара, чтобы как следует выспаться перед завтрашней дорогой, и вскоре погрузился в глубокий сон.

ТОМ 3