Китай, Россия и Всечеловек

А насколько это естественно для японской души, свидетельствует реакция японского романтика конца XIX века Китамура Тококу на европейскую науку: «Ныне существует некая философия… В Древности же не было иного пути к познанию истинной сущности Вселенной, кроме как через сердце человека. И потому, поддаваясь очарованию цветов, приближаясь душой к явлениям иного мира, здесь, под блуждающей луной, слушая ветер и созерцая дождь, мы проникаем в сущность единого бытия Природы». [408] И вряд ли романтику могла прийти в голову мысль, что те же чувства испытывал его далекий предок, поэт Кино Цураюки, когда писал в Предисловии к антологии «Кокинсю» в 905 году: «Песни Ямато! Вы вырастаете из одного семени – сердца и превращаетесь в мириады лепестков речи – в мириады слов. Люди, что живут в этом мире, погружены в густые заросли суетных дел; и все, что наполняет их сердца, они высказывают в связи с тем, что они слышат и что они видят. И когда слышится голос соловья, поющего среди цветов свои песни, или голос лягушки, живущей в воде, кажется: что же из всего, что живет на земле, не поет собственной песни?» (перевод А. Е. Глускиной). Это было естественно для японского поэта любого времени, которого он мог не замечать, как не замечал себя во времени. Он как бы не сам сочиняет стихи, а берет их от цветов, от птиц, от лунного сияния, лишь настраивая свое сердце в унисон с тем, что видит и слышит. Благодаря этому и проникает в то, что невидимо, но радует душу во все времена, ибо вечно и прекрасно.

Несосредоточенность на себе обусловила законы художественного мышления: через каждое явление Природы, даже самое незаметное, можно прикоснуться к Истине-Макото, которую они отождествляли с Красотой. Отсюда и непривычные для нас приемы: ёдзё — сверхчувства, позволяющего пережить мир невидимый, но истинно-сущий.

Особая роль паузы -ма: в Пустоте все уже есть, полнота непроявленного, таинственно-прекрасного. [409] То Неизменное, о котором поэт Мацуо Басё (1644–1694) напомнит: «Без Неизменного (Фуэки) нет Основы. Без Изменчивого (Рюко) нет обновления». То есть в любом явлении мастер может почувствовать душу, соединяющую одно с другим, если он приведет свое сердце-кокоро в состояние безмятежности. В этом особенность японской культуры: «Сердцевиной японского исполнительского искусства являются так называемые ма (паузы). Причем это пауза не временная. Она также не связана с психологией выражения. К этому понятию паузы близко подходит то, что в японском искусстве называется кокю (унисон, сопереживание) или ёхаку (оставленное незаполненным пространство, белое пятно). Это можно было бы назвать проявлением сущности национальной специфики». [410]

Дух Пустоты, позволяющий проявиться Единому в конкретной форме единичного, дает о себе знать не только в искусстве, но и в быту японцев, в устройстве дома. Главное – не отгородиться от Природы, источника Жизни. Ничего лишнего, заслоняющего естественный свет: подвижные, раздвижные перегородки, сёдзи, фусума, которые в любой момент можно убрать. Как видят мир, так строят свои жилища. «В японском традиционном доме, например, „дзасики“ становится то гостиной, то спальней, то столовой – так свойства пространства меняются в зависимости от характера происходящих в нем в какой-то данный момент конкретных действий… Иными словами, во многом зависит от действующей интуиции общающихся». [411] Можно сказать, интуиции подвижной неподвижности или «неизменного в изменчивом».

Иначе говоря, стремление не стеснять, не посягать на свободу другого, ибо у каждого своя душа, обусловило между ними прозор («промежуток» – одно из значений «ма»). Ничто не должно мешать сердцу биться в своем ритме, не должно мешать самовыражению мастера и того, с чем он имеет дело. Так появилась проза «дзуйхицу» (букв, «следовать кисти»). (Об их свободной манере позволяют судить «Записки у изголовья» Сэй Сёнагон.) По словам мастера дзэн Дайсэцу

Судзуки: «Можно сказать, что кисть движется сама по себе, независимо от художника, который лишь позволяет ей двигаться, не напрягая свой ум. Если только логика или рефлексия встанут между кистью и бумагой, все пропадет… Цель рисунка тушью-сумиэ – заставить сам дух изображения двигаться по бумаге. Каждый удар кисти должен пульсировать, как живое существо. Кисть становится живой… Мы, восточные люди, чувствуем присутствие некоего движущегося Духа, который каким-то таинственным образом парит вокруг штрихов, точек, придавая всему ритм живого дыхания». [412]