Китай, Россия и Всечеловек

Хокку, таким образом, не сочиняются, а проявляются в момент Сатори, из Пустоты, из того самого «прозора» – ма, который позволяет видеть вещь в ее Таковости, «как есть» (коно мама): «Одно во всем и все в Одном». Потому Басё и наставлял учеников: «Учитесь сосне у сосны, бамбуку у бамбука. К Истине не приблизишься, следуя за собой. „Учиться“ – значит проникать в самое сердце вещи, со-переживать ей. Тогда и родится хокку». Увидишь то, чего раньше не замечал. От звука прыгнувшей в пруд лягушки содрогнется сердце; при виде ворона на засохшей ветке вдохнешь вечность.

Карээда-ни

Карасу-но томарикэри.

Аки-но курэ.

На засохшей ветке

Сидит ворон.

Осенний вечер!

А Судзуки скажет: «Есть великое Над в одиноком вороне, застывшем на ветке. Всё появляется из неведомой бездны тайны, и через всё можно заглянуть в нее. Не нужно сочинять поэму из сотен строк, чтобы дать выход чувству, которое возникает, когда заглядываешь в бездну. Когда чувство достигает высшей точки, мы замолкаем, потому что нет слов выразить это. Даже семнадцати слогов бывает много. Вставшие на Путь мастера дзэн выражают свои чувства двумя-тремя словами или ударами кисти. Если они выразят их слишком полно, не останется места для намека, а в намеке – вся тайна японского искусства. Мазок кисти, пятно может выразить что угодно: птицу, холм, человека – все во всем». [424]

Поэтому и называют Басё «поэтом ёдзё» – выразителем невыразимого, что поверх чувств. Ощущение Неизменного позволяет ему видеть Единое: «Вака Сайгё, рэнга Соги, картины Сэссю, искусство чая Рикю – их Путь одним пронизан. Это Прекрасное (Фуга). Кто следует Духу Творения, становится другом четырех времен года». [425] Прекрасное доступно просветленному сердцу, пульсирующему в ритме года: весны, лета, осени, зимы. У каждого времени – свое кокоро. О поэтических приемах можно говорить лишь условно. Это не столько приемы, сколько состояния души. Хокку «подлинного стиля» (сёфу) окрашены в свой цвет или источают свой аромат, позволяя пережить чувство «саби» – просветленной печали или просветленного одиночества ( санскр. вивикта-дхарма). Ученик Басё – Кёрай называл саби окраской стиха. Скажем, если старый человек натягивает тяжелые доспехи, чтобы отправиться на поле брани, или наряжается в дорогие одежды, чтобы пойти на вечеринку, то есть в этом что-то от саби. Прием «сиори» (гибкость, утонченность) выражает сострадание, но не словами, а каким-то внутренним чувством, исподволь.

«Сиори» называют той самой Формой-Сугата, о которой уже шла речь: Форма, исходящая из сердца. «Сиори – это гибкость слов, благодаря которой возникает ёдзё, позволяющее пережить саби». [426] Можно сказать, ёдзё – чувство, переполняющее душу, отсюда и сострадание. Рассказывают: как-то Басё с учеником Кикаку шли по рисовому полю, и тот, наверное, увидев стрекозу, сложил хайку:

Оторви пару крыльев

У стрекозы,

И получится стручок перца.

Басё возразил: «Нет, это не хайку: ты убил стрекозу. Чтобы получилось хайку, нужно сказать:

Прибавь пару крыльев

К стручку перца,

И получится стрекоза».

Сострадание – не только к людям, ко всему: к растениям, к лунному свету. Все живет и помнит о прежних жизнях.

Пестик из дерева!

Был ли он сливой когда-то?

Был ли камелией?

Сострадание возможно и к самому себе:

Как свищет ветер осенний!

Тогда лишь поймете мои стихи,

Когда заночуете в поле.

(Басё в переводе Веры Марковой)

Что говорить! Вся великая поэзия рождена открытой душой, повышенной чувствительностью, как у Блейка:

В одном мгновенье видеть вечность,

Огромный мир – в зерне песка,

В единой горсти – бесконечность.

И небо – в чашечке цветка.

Другое дело, что японцы культивировали в себе это чувство, или сверх-чувство, Единого. Оно неповторимо у каждого и присуще всем. Не потому ли, что исходит из «единого сердца» (иссин)? И если бы этого не было, общей прапамяти, то и не появилась бы любовь к хайку в другой традиции – скажем, в России. Появляются кружки любителей хайку, им посвящают книги, журналы, устраивают конкурсы. Конечно, и время таково: душа, уставшая от многословия, пустых иллюзий, тянется к покою, тишине, постигая сокровенное Ничто. Сергей Есенин уповал на извечное Слово: «В мире важен безначальный язык, потому что у прозревших слово есть постижение Огня над ним». И в эссе «Ключи Марии» вспоминает «Голубиную книгу»:

У нас помыслы от облак божиих…

Дух от ветра…

Глаза от солнца… [427]