Китай, Россия и Всечеловек

Потому и полюбился японцам Достоевский, что Красота для них вездесуща. «Всякая-то травка, всякая-то букашка, муравей, пчела золотая, все-то до изумления знают путь свой, не имея ума, тайну Бо-жию свидетельствуют, беспрерывно совершают ее сами». И японец ощущает то же, что старец Зосима из «Братьев Карамазовых». Ван Гога пленило умение японцев в одной травинке воплотить мир, но здесь другое. Здесь сердечное созвучие, обоюдная восприимчивость к прекрасному. Японец разделит восторг князя Мышкина: «Я не понимаю, как можно проходить мимо дерева и не быть счастливым, что видишь его?» У русских не было традиции благоговейного отношения к Природе, но была сердечная с ней связь.

Правда потому безупречна, что пробуждает чувство прекрасного. Мир уже спасен, нужно лишь довериться ему. И в сердце Достоевского вера в абсолютное Добро, которым наделено каждое существо: «Существование в каждом человеке возможности совершенного добра, а следовательно, и совершенного счастья, было любимой мыслью Достоевского», [440] – заключает Лосский, ссылаясь на «Дневник писателя»: «Беда ваша в том, что вы сами не знаете, как вы прекрасны! Знаете ли, что каждый из вас, если бы только захотел, осчастливил всех… И эта мощь есть в каждом из вас, но до того глубоко запрятанная, что давно уже стала казаться невероятною». А буддист скажет: каждый человек Будда, только не каждый понимает это. «Красота спасет мир», когда человек увидит ее прежде, чем себя. «Дух Святый, – запишет Достоевский в заметках к «Бесам», – есть непосредственное понимание красоты, пророческое сознавание гармонии, а стало быть, неуклонное стремление к ней». [441]

Не удивительно, что У Тимура Кандзо – о нем уже шла речь – верит, что нет более родственных религий, чем буддизм и христианство. Говорят, что буддийский путь ведет к полному исчезновению, а христианский – в жизнь вечную. Но и буддисты верят в бесконечность истинно-сущего. Пусть Нирвана отличается от христианского Царствия Небесного, но и она есть бесконечность подсознательного или высшего сознания. Буддизм не есть абсолютное отрицание, а отрицание печали во имя блаженства, греха во имя добродетели, смерти во имя жизни. Буддизм проповедует избавление от страданий, христианство – от греха. «Буддизм и христианство – всемирные религии братства – не проводят различий рас, наций и классов. Для каждого открыт путь в общину – сангху и в христианскую церковь». [442] Наконец, и та, и другая несут веру в бессмертие, что возвышает человека над самим собой, до себя истинного.

Истинный христианин рад встретиться с Добром в любой религии, будь то буддизм, конфуцианство или даосизм. Взор христианина всегда тянется к свету. Когда христианин излучает Божественный свет, высвечивается все хорошее в мире.

И разве это не созвучно идее «положительного всеединства» Вл. Соловьева? Не потому ли, что «в буддизме метафизически „пробужденному“ подлинная действительность открывается с полной достоверностью» по причине «полного совпадения субъективно-переживаемого с объективным порядком и строем Вселенной»? [443] И потому близка японскому сердцу русская литература, пророчество Достоевского о спасении мира Красотой – чистой, непорочной, которая очищает душу. Она едина для всех и у каждого своя. «Дух Святой есть непосредственное понимание красоты, пророческое сознавание гармонии и, стало быть, и неуклонное стремление к ней». [444] Изначально целостен человек, соединивший в себе чувство прекрасного, нравственное и религиозное.

Ощущение Красоты как Истины, а Истины как Красоты, ощущение вечности, невидимого истинно-сущего, стояние над миром явленным сближает Россию с Японией. В. В. Розанов писал в «Легенде о Великом Инквизиторе»: «Найдем ли мы внутри европейского существования бесконечное? Все идеалы европейские во всем конечны – а без бесконечного человек существовать не может». В этом суть и главное отличие от того пути, по которому шла та Европа, которая сосредоточилась на земном, предметном мире, на отвлеченном знании. Не потому ли, по мысли Розанова, к концу XIX века «Европа сразу и как-то бесконечно постарела; она вдруг осела, начала расти в землю»?