Китайская невеста

Руфь с удовольствием развлекала гостей в гостиной, пока общество подкреплялось ломтиками поджаренного хлеба с закусками и запивало белым сухим вином. Она помогала гостям чувствовать себя, как дома, беседовала, переходя от одной группы к другой с такой самоуверенностью, словно всю свою жизнь была хозяйкой подобных приемов. Ее метаморфоза, она отлично это понимала, была поистине удивительной. Она была дочерью плотника из Новой Англии, и когда ей хотелось завести себе новое платье, приходилось в течение нескольких недель откладывать деньги на покупку ткани, а затем самой его шить. Теперь на ней красовалось облегающее платье — символ перемен в ее жизни: его сшила одна из лучших портних Лондона, та, которую часто приглашали в Уайтхолл шить платье для самой королевы Виктории.

Мужчины проявляли заметное внимание к этой привлекательной молодой женщине, и она была польщена им. Однако Руфь большую часть своего внимания обращала на их жен и постепенно завоевала также и их дружеское расположение. Когда, взяв под руку посла Соединенных Штатов, она шествовала за свекровью и старейшим членом кабинета вниз по лестнице в столовую, она поймала восхищенный взгляд Чарльза. Он явно гордился ею, и она взмолилась про себя, чтобы сегодня вечером, как он и обещал, им удалось разогнать сгустившиеся тучи.

Сев за стол, Руфь не смогла сдержаться, чтобы не обменяться понимающим взглядом с Джессикой. Они посадили Вилема ван дер Луена, голландского посланника, между дамой, слегка туговатой на ухо, и супругой пэра, известной своей бесконечной болтливостью и тем, что она никогда не слушала, что говорили ей другие.

Одно блюдо сменяло другое, каждая смена сопровождалась соответствующим вином. Застолье шло без помех. Все оживленно беседовали. Чарльз рассказал несколько веселых историй о своем пребывании на Востоке. Постепенно напряжение, сковывавшее Руфь и Джессику, спало. Званый обед, безусловно, удался.

В самом конце обеда, перед тем как дамам покинуть стол, подали еще шампанского. Со своего места поднялся Алан и, поклонившись американскому посланнику, предложил тост за Джона Тайлера, президента Соединенных Штатов, недавно женившегося на красивой молодой девушке из Вирджинии. К тосту присоединились и другие гости, затем со своего кресла с трудом поднялся голландский посол Вилем ван дер Луен.

— Мне намного удобнее выразить свои чувства и пожелания на родном языке, — сказал он, медленно выговаривая слова, — поэтому, с вашего позволения, я присоединяюсь к тосту в честь президента Америки и его невесты по-голландски.

Подняв бокал, он торжественно процитировал старую пословицу.

Попугай, сидевший на своем насесте, как раз позади оратора, молчал на протяжении всего застолья. Теперь, однако, Дитер услышал знакомый язык и мгновенно ожил, громогласно обвинив ван дер Луена во множестве анатомических и личных пороков. Даже пьяные матросы в кабаке Роттердама, услышав описание, выданное птицей, раскрыли бы рты от изумления.

Пораженный посланник как раз перед этим набрал полный рот шампанского. Остолбенев от неожиданности и не в силах сделать глоток, он поперхнулся и, подобно фонтану, оросил стол неожиданным душем.

Леди Бойнтон проявила поразительное хладнокровие, сделав вид, будто не произошло ничего необыкновенного, гости также последовали ее примеру.

Руфь заметила, что только голландский посланник и Чарльз, предпринимавший нечеловеческие усилия сохранить непроницаемый вид, понимали сказанное попугаем. Чарльз всячески избегал ее взгляда, когда вместе со свекровью они выводили дам из столовой.

Мужчины остались за столом со стаканчиком портвейна и сигарами, а попугай, выразив свое мнение, в дальнейшем вел себя вполне прилично. Вечер протекал плавно, и даже наиболее любопытные из гостей воздерживались задавать неудобные вопросы. Затем джентльмены присоединились к дамам, чтобы провести традиционный заключительный час в общей беседе. Когда гости расходились, Руфь видела, что голландский посланник все еще не справился с полученным потрясением.

Она дождалась, когда вместе с Чарльзом они удалились в свои апартаменты, и, прежде чем он успел скрыться в своей комнате, решительно спросила:

— Ну?

Он сделал вид, будто не понял, что она имеет в виду.

— Совершенно очевидно, что Дитер говорит по-голландски, — сказала она.

— Не думаю, что тебе хотелось бы вникать в подробности, — ответил ей Чарльз.

— Я настаиваю!

Вздохнув, Чарльз начал переводить похабнейшие ругательства попугая.

Руфь заткнула руками уши.

— Хватит! О, бедный мистер ван дер Луен!

И тут же начала смеяться.

Не в силах больше сдерживаться, Чарльз также затрясся от хохота.

— Не нужно ничего говорить твоей матери, — задыхаясь между приступами хохота, выдавила из себя Руфь. — Она избавится от Дитера, и Дэвид его не увидит, когда вернется.

Держась за бока, Чарльз смог только кивнуть.

Они смеялись до слез, и нелепая ситуация разрушила невидимую стену, разделявшую их. То один, то другой разражался новыми взрывами хохота, пока они раздевались, и было вполне естественно, что они вместе легли в постель и занялись любовью.