Китайская невеста

— Если не пройдет, незачем подвергать себя страданиям, — доктор Грейвс потянулся за черным кожаным чемоданчиком с инструментами и лекарствами.

— Нет! — решительно проговорила Лайцзе-лу. — Я настолько ненавижу опиум, что совесть не позволяет мне принимать его даже в дозах, содержащихся в этом лекарстве.

— Я восхищен вашим мужеством, — сказал он, затем, помолчав, добавил: — Из тех нескольких слов, которыми я обмолвился с Джонатаном, я пришел к выводу, что он ничего не знает о вашей болезни.

— Я не видела причин беспокоить его.

— Он имеет право знать, к тому же он начнет задавать вопросы сразу же, как только войдет сюда. Вы предпочитаете, чтобы я сообщил ему?

— Я сделаю это сама, — со вздохом проговорила Лайцзе-лу.

Доктор Грейвс подошел к двери и пригласил Джонатана, ждавшего в небольшой гостиной.

Лайцзе-лу не стала тратить слов понапрасну.

— Я знала еще до того, как должна была родиться Джейд, что страдаю неизлечимой болезнью, — сказала она. — Временами она доставляла мне легкое беспокойство, но приступ, случившийся на борту корабля, был первым, когда я почувствовала себя по-настоящему больной.

Джонатан посмотрел на нее, затем на врача.

— Да, это так, — подтвердил доктор Грейвс. — Может случиться так, что следующего приступа не случится еще несколько лет, а может, статься, что это произойдет завтра же. В таких случаях, как этот, ни один врач не сможет предсказать, что и когда последует.

У Джонатана перехватило дыхание.

— Эта болезнь смертельна?

— Известны случаи, когда женщины, страдавшие подобным заболеванием, жили полнокровной, активной жизнью еще пятьдесят лет после первого приступа. В то же время известно, что другие умирали в течение очень короткого времени. Тут нет каких-либо правил или законов.

Лайцзе-лу взяла мужа за руку.

— С первого мгновения, когда я узнала, что больна этой болезнью, — сказала она, — я постаралась жить каждый день, думая только о настоящем, и не пыталась заглядывать далеко в будущее. Если мне повезет, я увижу, как будут взрослеть мои дети. Я не могу позволить себе предаваться скорби. Такие мысли испортят то недолгое время, отведенное мне на этом свете.

Джонатан восхищался ею не в меньшей степени, чем любил.

— Ты определила свой путь, — хрипло проговорил он, — я поступлю так же, как и ты.

Джулиан и Джейд сильно расстроились из-за болезни Лайцзе-лу, на Дэвида она повлияла почти также сильно. Когда на следующее утро она появилась за завтраком, они почувствовали сильное облегчение. А когда днем на обед пришел Джонатан, то они полностью забыли про ее болезнь.

Все трое с широко раскрытыми глазами уставились на длинношерстную резвую черную собаку, которую Джонатан вел на поводке. Псу было не более года. Из черной пасти высовывался такой же черный язык.

— Один из наших клиперов прибыл сегодня утром из Гонконга и Вампу, — сказал Джонатан, — на его борту находился этот чау-чау, подарок детям от Кая.

— Так он наш? — воскликнул Джулиан.

— Потише, дети, — предостерег их отец. — Вам придется говорить с ним только по-китайски, по крайней мере до тех пор, пока вы не научите его английскому языку. Он понимает только тот язык, который знает.

— У него есть имя? — поинтересовался Дэвид.

Лайцзе-лу читала письмо, присланное Каем вместе с подарком.

— Да, и Молинда научила его откликаться. Его зовут Хэрмони, — сказала она с улыбкой.

Пес, услышав свое имя, радостно завилял хвостом.

Джонатан отвязал поводок, и дети осторожно приблизились к собаке.

— Хэрмони, — сказал Джулиан, медленно выговаривая это имя по-китайски. — Ты будешь нашим другом?

— Он наш друг, — сказал Дэвид на том же языке.

Каким-то образом и Джейд умудрилась выговорить «друг» на кантонском наречии.

Пес с восторгом лизнул ей лицо, а маленькая девочка крепко его обняла.

— Осторожнее, — предупредил Джонатан.

Дети были слишком возбуждены, чтобы обращать внимание на его предупреждение, и вскоре все трое радостно носились по коридору вместе с весело лаявшим Хэрмони.

Сара Рейкхелл нахмурилась, наблюдая этот бедлам.

— Определенно нам собака в доме ни к чему, — заявила она.

Дети прекратили бегать и раскрыли от изумления рты, уставившись на нее. Пес также перестал бегать, склонив голову на одну сторону и демонстрируя доброе расположение, взглянул на нее и завилял хвостом.

— Я не позволю носиться в доме, как на улице, — сказала она. — И еще, пес будет есть на кухне. Ему и лапой ступить не позволю в столовую.

Чтобы пес также понял, она произнесла всю свою тираду на кантонским наречии.

— Кай пишет, что Хэрмони — сторожевой пес, Сара, — заметила Лайцзе-лу.

— Когда в следующий раз я увижу Кая, то поучу его уму-разуму! — ответила она.

Джонатан незаметно открыл застекленные створчатые двери во двор, и через мгновение дети и Хэрмони уже играли там.

Впервые вставил слово Джеримайя:

— Нет собаки более преданной и верной, чем чау, так, во всяком случае, мне говорили, — негромко проговорил он. — К тому же, не знаю ни одного подарка, который доставил бы детям столько удовольствия.

Его жена громко хмыкнула.

Он усмехнулся, взглянув на нее.