Китайская военная стратегия

В символическом пространстве событийности все свершается по пределу своего существования, все является по своей противоположности. В китайском миропонимании стратегична не просто военная кампания, а вся человеческая деятельность и даже само бытие. Китайский ритуализм с его культом символического общения и утонченной игрой намеков есть очевидное выражение стратегического подхода к жизни. Самое стремление противопоставить стратегию и общение, столь важное для классической европейской мысли,[26] невозможно и немыслимо в китайской традиции, где сообщение всегда осуществляется через его предел, через невозможность сообщить. Даже знаменитые чань-буддийские коаны, силящиеся отменить все условности ритуального общения и возвратить сознание к «голой правде» бытия, суть тоже своеобразная стратегия: стратегия, кладущая предел всем стратегическим приемам и тем самым… подтверждающая их.

Так в китайской традиции стратегия оказывается существеннейшим свойством культурной практики. Вот почему одно из самых широких определений стратегии, принадлежащее Наполеону, оказывается и едва ли не самым точным: «Стратегия – это способ использования пространства и времени». Впрочем, суждение Наполеона указывает лишь на саму возможность существования стратегии. Где же в таком случае локализуется стратегия? Всюду, где какая-либо самоорганизующаяся общность вступает во взаимодействие с внешним миром. Такая общность всегда представляет собой, как мы уже могли видеть, определенное функциональное единство, способное видоизменять свои отношения с окружающей средой. Поскольку речь идет об иерархически организованной общности, включающей в себя разные структурные уровни и подсистемы, можно говорить о внутрисистемной стратегии, которая обеспечивает функциональные различия отдельных частей системы и ее субстантивное единство. Это последнее во внешней стратегии системы выступает как единство функциональное, что дает возможность постулировать и некое немыслимое, чисто предположительное единство мира, каковое и фигурирует в китайской традиции под названиями «Великой Пустоты», «Великого Единства», «Единотелесности» и т. п. Отсюда убеждение китайцев в том, что всякий конфликт есть, в сущности, недоразумение и что война не должна разрушать мир. С этой же точки зрения чем более сложно организована система, тем она сплоченнее.

Стратегия в китайском понимании – это не противоборство двух систем. По сути дела, это способ взаимодействия более совершенной общности с менее совершенными, составляющими лишь «среду» стратегического действия. Между системой и средой существует глубинная преемственность, и знание этой преемственности, предстающей на поверхности явлений как различие, прерывность, противостояние, есть стратегическое знание. Пространство стратегического действия, будучи только пределом, границей форм, не имеет протяженности, но обладает внутренней (символической) глубиной. Внешние проявления стратегии есть перевернутый образ ее действительного содержания. Здесь всякое действие свидетельствует о не-действовании, образы не выявляют, а скрывают реальность. Старинная китайская поговорка гласит: «Уход – лучшая стратегия». Уйти – не значит проиграть. Соображения же репутации и престижа несущественны там, где речь идет о жизни и смерти и о сохранении для себя возможности вернуться и победить. Однако главная причина любви китайцев к «уходу» состоит в том, что для них отход, отступление только и создают самое пространство стратегического действия. Отойти – значит выявить то символическое пространство событийности, в котором, как нам уже известно, осуществляется чистая действенность.

Надо заметить, впрочем, что эти свойства стратегии по-своему универсальны и отнюдь не являются специфически «китайскими». В том или ином виде они всегда заявляли о себе в военной практике. Достаточно вспомнить, например, одну из самых блестящих военных побед в человеческой истории: решающую битву Александра Македонского с персидским царем Дарием. Армия Дария насчитывала почти миллион пеших воинов, 200 тысяч скифских всадников, 200 боевых колесниц и группу боевых слонов. Под началом Александра имелось 40 тысяч пехоты и 7 тысяч кавалерии. Дарий построил свое войско в боевом порядке на равнине и стал ждать противника. Александр, дав своим воинам три дня отдыха, подошел к месту битвы на рассвете, но вместо того, чтобы завязать сражение, повел свои фаланги в обход левого крыла персидских войск. Видя, что греки обходят его боевые порядки и могут ударить с тыла, Дарий послал скифов остановить их. Тогда Александр со своей гвардией устремился в брешь в боевых порядках персов, которая образовалась после ухода скифской конницы, и направил своего коня прямо на ставку «царя царей». Перепуганный Дарий бежал с поля боя, а вслед за ним разбежалось и его войско.