Китайские дети - маленькие солдатики

Прошла по длинному коридору до младшей группы № 1 в детсаду «Гармония» и приметила старшую преподавательницу Ван у рукомойника в открытом туалете. То, как она мыла руки, пробудило во мне множество воспоминаний о тех первых днях у нее в классной комнате: Ван сунула руки под воду, они соприкасались лишь запястьями и кончиками пальцев, между ладонями образовывалась емкость, словно Ван держала в руках мышонка. Когда она энергично терла руки в этих двух точках соприкосновения, казалось, будто она целенаправленно мучает малютку-грызуна.

Я прошла с ней до класса, и мы, оказавшись внутри, разговорились на задах комнаты, а помощница учителя тем временем начала урок.

– А где Ван У Цзэ? – спросила я у старшей Ван, оглядывая лица детей в поисках Тыковки, желая увидеть, как мальчонка справляется через полгода после того, как мы впервые с ним тут познакомились.

– М-м-м-м… его нет. Он болен. Вечно он болеет, – сказала мне старшая Ван, опираясь о многоярусную кровать. Лицо у Ван – сплошны углы, резкие черты язвительно нахмурились.

– У него не ладится в садике? – спросила я.

– Он вайдижэнь – чужак, – сказала Ван, словно ее городская предубежденность объясняет отсутствие провинциального мальчика на занятиях. – Хотите покажу другого странного ребенка? Вот, например, – сказала она, внезапно шагнув вперед и схватив какую-то девочку за плечо. – Цзыбичжэн – ничего не понимает. – Три иероглифа «цзыбичжэн» переводятся как «самость», «закрытый» и «болезнь». У девочки был аутизм. – Ее родители отказываются что бы то ни было с ней делать, – пояснила Ван. – Просидит в углу, пока не вылетит. – Таков подход «ничегонеделания» к детям с особыми нуждами, и девочка действительно сидела у дальней стены и издавала звуки, которые я не смогла распознать как слова: «Бан хай бао, бан хай бао».

Учительницы Ван и Ли многое успели с тех пор, как я навестила их впервые. Дети заучили десяток стишков, освоили устный счет и уяснили разницу между самолетами, поездами и автомобилями. Ван взирала на порядок в классе с гордостью – эмалированные кружки для воды выстроены по линейке в буфете, пижамы уложены стопочкой на каждой подушке, дети молча сидят на стульях, – словно мое посещение внезапно проявило ее успехи.

– Дети очень гуай – смирные, – подтвердила я.

– Они рыдали, как привидения, и выли волками в ту первую неделю, – сказала Ван, – зато теперь – теперь они слушаются меня.

Впрочем, быстро проявил себя отщепенец. Дети, рассаженные группами по восемь, возились с упражнением, в котором надо было раскрасить пингвина, на листках у них начали проступать очертания маленьких черных птиц, неспособных летать. Одна малышка почему-то изобразила два громадных круглых глаза у пингвина на левой щеке; прямое нарушение указаний Ван, занятие которой никак не спутаешь с упражнением на свободное рисование или на пробы кубизма в стиле Пикассо.

Пингвина требовалось нарисовать строго в профиль.

В три шага Ван добралась до столика девочки.

– Ты что делаешь? Ты рисуешь два глаза! Два глаза! Ну-ка посмотри на меня, – велела Ван.

Девочка подчинилась. Ван демонстративно повернулась к ней в профиль – чтобы девочка получила представление об очерке лица учительницы, вид слева.

– Когда я поворачиваю голову, тебе один глаз видно или два? ОДИН глаз или ДВА? – резким тоном потребовала ответа Ван, и все головы вокруг дернулись.

Девочка приоткрыла рот, но ничего не прозвучало.

Ван рявкнула:

– СМОТРИ НА МЕНЯ! ПОСМОТРИ НА МОЕ ЛИЦО СБОКУ. ТЫ ОДИН ГЛАЗ ВИДИШЬ ИЛИ ДВА?

– Один, – промямлила девочка.

– Правильно. ОДИН. ОДИН ГЛАЗ! – сказала Ван, стуча по столу. – Чего тогда ты рисуешь ДВА ГЛАЗА?

* * *

После обеда учительница Ван взяла быка за рога.

– У вас муж в Америке? А вернется когда? – спросила она. Я заикнулась, что Роб уехал в командировку. – На следующей неделе, – ответила я.

У Ван загорелись глаза.

– Может, ему удастся привезти для меня кое-что? – сказала она. Повернулась к учительнице Ли и сообщила ей известие о том, где сейчас Роб, с восторгом пятилетнего ребенка рождественским утром.

Учительница Ли тут же поняла, что это означает, и жестом велела детям рассесться на стульчики. В Ли была мягкость, упрощавшая общение с ней, – короткая прыгучая стрижка и отстраненная улыбка. Временами казалось, что ее напарница смущает Ли, особенно когда Ван кричала на девочку с аутизмом или яростно вопила на мальчика, который встал попить вне очереди.

Зато по части покупок дамы оказались единодушны.

– Какие вы покупаете сумочки? – спросила учительница Ли, поглядывая на сумку у моих ног. Моя шоколадно-коричневая матерчатая сумка через плечо – удобный предмет писателя, всюду таскающего с собой ноутбук.

– Хм… да я, в общем, не очень-то их покупаю, – запинаясь, произнесла я. В глазах Ван и Ли стиля у меня был ноль.

Ли продолжила:

– «Кауч» мы больше не носим. Слишком у многих он, – сказала она, вскинув бровь. Это она мне подсказку дает?

Подключилась Ван.

– Вы слыхали о марке «Цяньби»?

Я мысленно повторила эти фонемы, но никакой известной мне торговой марки в голове не сложилось.