Китайские истории

Тут другой начальник, ещё более важный, спрашивает, а какая еда, по моему мнению, лучше — американская или китайская? Очень деликатные люди: задают вопросы, на которые я могу ответить, не кривя душой. Я говорю — китайская, и меня прошибает слеза умиления от собственной искренности. И опять за столом пробегает шорох одобрения и возобновляется жевание, а два человека встают и заявляют, что хотят немедленно со мной выпить. И мы встаём, чокаемся и выпиваем, конечно, до дна. И показываем друг другу, что выпито до дна, чтоб по-честному.

И сразу же, конечно, этот хмырь с чайником подлетел, как ошпаренный, и быстро наполнил мою рюмку. А третий, самый главный начальник задаёт мне самый каверзный вопрос: почему? Почему, говорит, китайская еда лучше, а?

Ну, тут я улиточку свою быстро проглотил, ракушку сплюнул и говорю:

— Это потому, — говорю, что у вас за плечами многовековая культура. Наша, — говорю, — американская еда тоже через пять тысяч лет будет не хуже.

Как только переводчик закончил переводить эту мою замечательную речь, тут сразу ещё три человека, все начальники, встали и захотели со мной выпить до дна, что мы и сделали.

А самый тихий начальник молчал-молчал, сволочь, и вдруг поднимает свою рюмку, только не большую, с жёлтым вином, а маленькую, бесцветную. А в ней — страшная огненная жидкость градусов под восемьдесят, они её тоже вином называют. И вот, мерзавец поднимает это орудие пытки и заявляет, что теперь он лично желает со мной выпить. И мы, конечно, встаём и выпиваем этот изумительный самогон, от которого содрогается всё тело. И тут же, конечно, слуга подлетел с двумя чайниками и быстро наполнил обе мои рюмки, жёлтую и крепкую, чтоб, не дай Бог, не стояли пустыми.

Тем временем на столе уже меняли то ли десятое, то ли пятнадцатое блюдо. Обед подходил к концу; подали суп в плоском фарфоровом тазу огромного диаметра. Суп был густой, и на нём было что-то выложено иероглифами из тонких красных колбасок. Наверно, было написано “Партия — наш рулевой”, а может, что-нибудь про американо-китайскую дружбу. Таз поставили на платформу, покрутили как следует, чтобы все успели прочесть эту супную поэзию, и унесли разливать по тарелкам. А когда подали тарелки, все китайцы вдруг с каким-то особым интересом и даже, я бы сказал, с ликованием стали смотреть, как я этот суп ем. Только я проглотил последнюю ложку, они начали допытываться, из чего, по моему мнению, этот суп был сделан. Я заподозрил неладное и говорю:

— Ох, уж не свинина ли?

Тут китайцы мои окончательно возликовали и разъяснили, что супчик-то был из змеи. Я сделал глубокий вдох, быстро поднял крепкую бесцветную рюмку, благо была налита, и знаками объяснил, что желаю немедленно выпить со всем коллективом. Мы выпили, и я не стал закусывать. Так помаленьку и оттянуло.

Еду продолжали подавать, но меня уже не так сильно радовали эти сказочные блюда — ни кальмары, переложенные бамбуком, ни плавник акулы, ни маленькие крабики в сугробе чего-то белоснежного. Под десерт уже не пили. Докушавши, все начальники разом поднялись и пожелали своему американскому другу спокойной ночи.

Наутро я проснулся в страхе от ожидания головной боли. Но ничего этого не было — ни головной боли, ни тошноты, ни прочих, отвратительно знакомых симптомов похмелья. Вот она, вековая культура, подумал я и в очередной раз с жалостью вспомнил о несчастной, стонущей по утрам России.

Причуды китайской грамоты

Если вы окажетесь в Испании, не зная испанского языка, или, скажем, в Германии, не зная немецкого, или даже в Греции, не зная греческого, вы всё равно что-нибудь поймёте в окружающем вас мире. Вы видите слова, состоящие из букв, и вы знаете, что каждая буква обозначает определённый звук. Вы можете сложить их вместе и по созвучию попытаться понять значение написанного. Но вот вы попадаете в Китай, и тут вас охватывает отвратительное ощущение полной слепоты и глухоты. Вас обступают иероглифы. Вы видите надпись, но вам сроду не догадаться, что она значит — “Продовольственные товары”, или “Вход воспрещён”, или “Партия — наш рулевой”.

Весь ужас китайской письменности в том, что она не имеет отношения к фонетике. Иероглифы не обозначают звуков, а обозначают то ли предметы, то ли понятия, когда как придётся. А значит, и произносить их можно как придётся. Увидишь закорючку — хочешь, произноси её “хрен”, а хочешь — “редька”. Вот такой жуткий язык. В результате в Китае существуют сотни, а то и тысячи диалектов. И те, кто живёт в Шанхае, не понимают тех, кто живёт в Хонгчжу, за двести километров.

В одну из поездок в Китай меня сопровождала моя жена. Когда мы летели из Токио в Шанхай, она вдруг радостно объявила, что уже может немного читать по-китайски. Она знает, как пишется слово “выход”. Оно состоит их двух таких маленьких загогулин, одна из которых похожа на трезубец, а другая — просто квадрат с маленьким хвостиком.