Китайские миллионы

Сейчас же после breakfast'а он взял с собою Эвелину и отправился прежде всего в Сити, где в банке получил по одному из чеков на предъявителя 20.000 фунтов кредитивами на Париж и 10.000 банкнотами, а затем приказал везти себя по адресу, данному Эвелиной, к леди Бьютифуль.

— Подымитесь к ней и успокойте ее… Скажите, что Луиджи не будет беспокоить ее, а затем едем к нему, — там я буду говорить с ним, — сказал Будимирский, высаживая Эвелину у подъезда барского дома на Park Place у Ридженс Парка. Когда она вернулась в карету, Будимирский не поинтересовался узнать даже, какая драматическая сцена произошла между двумя женщинами…

— Успокоилась? Да? Ну и прекрасно, надо к вашему мерзавцу торопиться, — у меня много еще дела, — бросил он красавице и приказал ехать в Сен-Джонс-Вуд, в квартал лондонских артистов и кокоток.

На окраине квартала, в темной грязной улице карета остановилась у подозрительного, давно не ремонтированного двухэтажного дома, произведя сенсацию среди уличных гаменов, которые немедля столпились вокруг, заглядывали в окна и делились впечатлениями о том, в какой карете и с каким важным «форейнером» приехала «Ева-пальмистка»… Ишь, какого нагадала себе…

Будимирский поднялся по грязной лестнице и постучался у двери, на которой красовалась карточка с надписью:

«Джузеппе Луиджи, профессор высших наук, гипнотизер и хиромантик».

Ему отворил дверь бритый старик с седой гривой волос и черными, как угли, проницательными глазами, одетый в длинный редингот, видавший лучшие дни.

«Совсем Свенгали!» подумал авантюрист, глядя на старика.

Старик провел Будимирского в комнату, очевидно, служившую для приема посетителей. Мебель была плохонькой, но позолоченного дерева, на полу красовался истертый ковер, а стены были украшены портретами Блаватской, полковника Ольча, мистрис Анни Безант и других «великих людей» теософии и оккультизма…

— Чем могу служить? Очень жалею, что открыть вам ваше будущее придется мне, слабому старику, а не моей молодой жене, которая в хиромантии сильнее меня… Она отлучилась по делу…

— И не вернется, — перебил его Будимирский. Старик удивленно взглянул на него, но ничего успокоительного не прочел в насмешливой улыбке авантюриста.

— Да, синьор, в хиромантии и я не силен, но… весьма точно могу предсказать вам ваше будущее… Я за этим и приехал… Эвелину вы больше не увидите, — ей у меня веселее будет… Но вы от этого потеряете возможность проводить вечера в игорных притонах Soho-Square'а, а я не желаю вам неприятности делать… Вы мне скажете, во что вы цените Эвелину, и если ваше prix будет raisonnable, я вам заплачу… я вам дам и ту сумму, которую вы ждете от леди Бьютифуль, но вы дадите мне взамен подписку, две подписки даже, — одну в том, что вы никаких претензий не имеете к Эвелине Кингс, а другую — в том, что вы признаете ложно все выдуманное вами о леди Б….. и отдаете себя в руки властей как шантажист, если вернетесь в Лондон. Сумму, в которой мы с вами сторгуемся, вы будете получать в Риме или где-нибудь в другом городе, вне Англии и Франции, частями и периодически, дабы вас подольше не влекли сюда искушения…

В начале этого монолога Будимирского Луиджи с негодованием пытался перебить его, но скоро сообразил, что карты его открыты, и не зная, кто перед ним, решил как можно дороже продать свою «свободу», как он выразился.

Будимирский торопился и потому в недолго продолжавшемся торге был более чем щедр.

— Поезжайте сейчас же в Credit Lyonnais, — я там буду через полчаса, — закончил Будимирский, но прежде, чем уйти, потребовал, чтобы старик провел его в комнату Эвелины, где, по его просьбе, он взял портрет его отца и благодетеля камердинера и небольшую шкатулку с дорогими ей по воспоминаниям безделушками.

Ничего из туалета ее Будимирский решил не брать. Через час на Lombard Street, в главном отделении Лионского Кредита Луиджи взамен двух своих подписок получил от Будимирского 500 фунтов и удостоверение от банка, что каждое первое января, в течение пяти лет, отделение банка в Константинополе будет выплачивать ему по стольку же. Луиджи выбрал Константинополь, потому что не хотел встречаться ни с венской, ни с римской полицией, Берлина же он сам не любил…

«Деньги в кармане, теперь можно и попытаться вернуть к себе главное сокровище. Оно поможет мне вытянуть из этого господина не два с половиной, а десятки тысяч фунтов» подумал Луиджи и трогательно стал просить Будимирского в передней банка разрешить ему свидание с Эвелиной, проститься с ней.

— Мы с ней несколько лет делили и радости и горе, и я не обижал ее… Будьте милостивы, — молил старик.

Будимирский пожал плечами. «Черт с ним, — пусть поцелует ручку, — не убудет».

— Хорошо! Она здесь, в карете… Подойдите! — ответил он.

Когда карета подъехала к подъезду, Будимирский из вежливости отошел шага на три-четыре в сторону, не спуская, однако, глаз с дверцы кареты, из которой раздался подавленный крик, как только Луиджи подошел к опущенному окну.