Китаист

От бляди, а! Мало им твоей подписи. Ищо и впаривают. Типа ты ваще не агент. И проку с тебя никакого. Кроме как шубы на тя оформить. А главно, и купить не доверили.

Его растерянность Ева расшифровала по-своему:

– Не боись. Не впервой. У Лукича таможня ваша схвачена. Кроче, три чумадана. В багажном отделении, – она вынула маленькие карточки с номерами. – Бирки. Подписывай и получай.

Подписав, он решил: «Теперь моя очередь. Делать следующий ход».

– А ты – до Ленинграда? – поинтересовался небрежно.

– Не, – она тряхнула крашеной челкой. – Урал тока перееду. В гастхаусе вашем перекантуюсь. Тараканов покормлю – и назад.

– А Ганс? – Раз эта банда заодно, должна знать.

– Ганс? Он же синий… – она вдруг осеклась.

– Ну синий. А какая разница? – он спросил строго, глаза в глаза.

– Да не, – она дернула плечиком. – Чо ему у вас? Ни жратвы, ни шмоток. И ваще. Это ваши перебегают.

– А ваши, – он обиделся, – нет?

– Ну… тоже случается.

– Желтые?

– Им-то с какого перепугу? Синие. Книжек ваших начитаются. Дескать, великая культура. Ну великая – и чо?

– И… получается? – он спросил осторожно.

– Первое время получалось. Теперь – не. Обратно выдают. Ну, в смысле, живых. А уж если… – Ева развела руками. – Сам понимашь.

В том-то и дело, что он ни черта не понимал.

– Ты хочешь сказать… могут пристрелить? – даже попривыкнув к местным нравам и обычаям, в это верилось с трудом.

– Зачем? – Ева удивилась. – Кнопка. Эти, которые бегут… Кроче, в вагон-ресторан. Там под днищем две емкости. Одна для воды. Другая пустая. В нее и залазят.

– Но их же вытащить можно.

– Можно, – Ева пожала плечами. – А потом чо? Головняк. А так – нажал. Днище раскрывается… – она сделала страшные глаза, будто рассказывала сказку. – Этот, который залег, – хлоп! Был и нету.

– Прости, но это бред! Сама посуди: если ты знаешь, другие-то тоже знают.

– Мало ли, чо я знаю… Я – не другие. Дак ты же… – она наморщила лоб. – Когда в Россию ехали. Пристал ищо. Гляди, мол, мешок! А чо на него глядеть! Гляди не гляди, он уж там, – указала пальцем в небо.

У него перехватило дыхание, будто он снова видел останки человека, который катится по насыпи вниз, по белому склону.

– Да ладно! Брось! – мотнул головой, отгоняя неприятное видение. – Сама же сказала: мусор. Обрезки.

– Я? – она вскинула брови. – Не помню. «Но я-то отлично помню». То, что он – по дороге в Россию – принял за свежие человеческие останки, выпало не здесь, где орудуют фашисты, от которых всего можно ожидать, – а там, за Хребтом, на нашей советской стороне.

«Вот сволочи! Нем-русская пропаганда. Это ж надо, какие слухи про нас распускают!»

Клевещут. – Внутренняя наружка взяла строгий солидный тон.

«Ну что ж, – он усмехнулся тонко. – Пусть думают, что я им, тварям, поверил».

Мандариновая тонкость обращения предназначалась не этому, внутреннему – свой, что с ним церемониться! – а новому великому собеседнику: даже в отсутствие одноразового блокнота между ними установилась прямая связь. Выражая свое полное одобрение, великий Мо-Цзы, небесное воплощение Моисея Цзиновича (от которого он отказался, но не предал), кивал, прикрывая ладошками сморщенный рот. Однако для него смысл шифровки был очевиден: всякой неправде великий человек противопоставляет достойное молчание. В переводе с древнекитайского: хрен с ними, пускай клевещут, на чужой роток не накинешь платок.

– Я, эта, в обменник почапала, – Ева встала, по-кошачьи выгнув спину, будто собралась потянуться. – У тя-то остались?

– Какие утята? – он переспросил, не разобрав на слух.

– Рус-марки, грю. Остались – не остались. Ей знать незачем. Не ее это дело.

Тем более явился Ганс.

Он ждал, что Ева проявит элементарную вежливость. Уйдет. Оставит их с Гансом наедине. При ней прощаться не хотелось. А тем более передавать деньги.

Даже поторопил:

– Граница вот-вот. Обменник закроют.

– На обратном поменяю, – Ева протянула руку. Он понял так: просит вернуть документы. Видно, одумались. Сообразили, с кем имеют дело.

– Деньги, грю, давай. Эбнер приказал. «И это знает», – он немного расстроился, но разведчик на то и разведчик, чтобы сохранять лицо.

– Не приказал, а попросил. Передать через Ганса.

– Да-а? – она протянула удивленно. – Ну как знашь. Хотя я на твоем бы месте…

Ганс, до этого момента хранивший молчание, открыл наконец рот.

– Ты эта… Вопщем… Лучше через нее.

– Ладно, – он достал конверт. – Мне-то какая разница.

Взяла и ушла. И расписки не оставила. «Надо было сказать, потребовать…» – он смотрел на фотографию в рамке, которую протягивал ему Ганс.

– Вопщем, на. Передай. А то мало ли што… – Ганс глотал торопливые слова. – И еще… Так, на всякий случай. Штоб знал. Не братья. Братьев не выбирают. А мы с тобой… Сами. Я тебя, а ты – меня. Это ить глубже, правда?

«Да-да, я согласен, я с тобой согласен», – если бы не внутренняя наружка, навострившая глаза и уши, он бы кивнул.