Китовый ус

В канун Женского дня деду Ивану, шоферу автобуса с маршрута «город — аэропорт», показалось, что весна все-таки одолела зиму. На придорожных березках уже висли дрожащие сережки, ивняк густо обсыпало белыми шариками, и снег сошел почти полностью. В кюветах дотаивали бурые остатки сугробов, только сопки, коренастые, в щетине черных деревьев, все еще синели нестаявшим снегом. От них и в солнечный полдень тянуло холодом.

После приморской зимы, неустойчивой, не холодной и не мягкой, деду Ивану хотелось спокойной ласковой весны. Он не любил здешних зим и за многие годы так и не привык к ним. В этом году зима тянулась особенно долго. Муссон дул то с якутских просторов, то чуть ли не в январе, не по времени, прорывался с южных широт Тихого океана, принося с собой сырой теплый воздух. За непостоянный нрав и не любил дед Иван приморские зимы, а частые смены погоды вконец извели его. Как только оттепель сменялась морозом, снег — дождем или дождь — снегом, он начинал думать о переезде в родное село на Белгородщине. Погода менялась каждую неделю, а дед Иван изо дня в день водил из города в аэропорт и обратно свой автобус-экспресс, пока в один прекрасный день не понял, что затевать переезд на Белгородщину совсем ни к чему — до пенсии оставалось всего полтора года.

Но зато осенью, когда все муссоны успокаивались и в Приморье с августа по октябрь стояла теплынь, он никогда не вспоминал о своих намерениях, а жене, коренной приморке, как бы извиняясь за нелюбовь к ее краю, говорил, что, не будь здесь такой красотищи осенью, уехал бы отсюда, если бы до пенсии оставалось даже полгода. Ради осени, когда сопки закипают багрянцем, когда каждый кустик стоит как охваченный пламенем, когда в октябре все еще лето, дед Иван мог снести все капризы здешней зимы.

С утра у деда Ивана ломило суставы, ныла левая ключица, перебитая на войне. Раньше ключица, полагал дед Иван, капризничала лишь к резкой смене погоды, теперь же причина не только в климате, а в старости, усталости, наконец, еще в том, что сам он стал привередным, много обращает на свое здоровье и самочувствие внимания.

Возможно, ключица не давала покоя все-таки к непогоде — к концу дня на небе сомкнулись тучи и получился не дождь и не туман, а что-то среднее, приморское сеево. Лобовое стекло стало матовым, в автобусе потемнело, и пассажиры, уставшие в полете, совершенно затихли. Зевнул и дед Иван, едва не забылся за рулем. — убаюкивал гул мотора, и уж так соблазнительно, обещая уют и покой, подкрадывалась дремота.

После рейса он подъехал к диспетчерской и, поджидая сменщика Петракова, откинулся на спинку сиденья, расслабив уставшее тело. Ощупал ключицу, потер на ней бугорок, где срослась кость и где засела боль. Затем минут пять он размышлял: найдется ли дома старки или вся она выпита на праздник, в День Советской Армии. Похлопав по карманам, он вытащил все деньги, подсчитал — на бутылку хватало, и начал думать о том, как придет домой, попросит Николаевну нагреть воды, попарит ноги, уснет в мягкой постели, а назавтра хворь как рукой снимет.

Петраков задерживался. Дед Иван побывал в буфете, где обычно посиживали водители автобусного парка, но и там сменщика не оказалось. Он вернулся в кабину и, наблюдая, как дождь переходит в снег, с тревогой думал о Петракове. Хлопья снега липли к лобовому стеклу и таяли, сползая вниз. Подходило время следующего рейса, сменщика не было, а деду Ивану ехать в такую погоду еще раз в аэропорт совсем не хотелось. И когда Петраков появился перед автобусом, поднял руку в перчатке с широкими крагами, прося открыть дверь, дед Иван даже улыбнулся.

Вскочив в автобус, Петраков стряхнул с куртки воду.

— Ну и погодка, дед Иван. Один мой знакомый говорит: «У меня от этого климата сапожные щетки на складе лысеют».

Дед Иван опять улыбнулся и грузно вылез из кабины:

— С машиной все нормально.

— Хорошо, — кивнул Петраков. — А вот у меня — дела. Отправил жену в роддом. Вроде бы рано ей… Завтра праздник — детсад и ясли закрыты. Сегодня отвел ребятишек к соседям, послал телеграмму матери…

— Вот… — дед Иван простодушно и жалобно выругался. — Я как чувствовал. Значит, мне завтра в первую?

— Выручи, Иван Митрич, — попросил уже как бы по инерции Петраков.

— Куда вас денешь… — махнул рукой дед Иван и пошел в диспетчерскую сдавать маршрутный лист.

— Я тебя тоже когда-нибудь выручу! — крикнул вдогонку Петраков.

— Ладно, выручишь, — проворчал дед Иван и, нахохлившись, скрылся в дверях диспетчерской.

Домой он вернулся в десятом часу вечера. После работы он заседал в месткоме, где распределяли подарки и премии женщинам, а потом, дожидаясь торжественного собрания, заглянул в галантерейный магазин и купил скромную, неярких старушечьих расцветок косынку — Николаевна наверняка припасла на праздник чего-нибудь, надо и ей уважить. На собрании он сидел в президиуме, тайком подремывая в заднем ряду, прячась за спины.