Кью

— Так ты считаешь, что сможешь увести добычу прямо у них из-под носа после всего, что они сделали, чтобы вас отыметь?

— Ничего подобного. Мне придется использовать и дипломатию, и обман, и, возможно, даже силу. Все виды оружия из арсенала Микешей.

Я выдавливаю из себя какое-то подобие смеха.

— К тому же есть еще одна причина для возвращения. Семья, о которой я тебе рассказывал, включает в себя весь народ. В Венеции — пять тысяч маранов, как их там называют, и все они рискуют быть арестованными или уничтоженными. Мне придется отыскать способ вытащить оттуда как можно боль ше народа.

Я киваю.

— И что мы будем делать во владениях султана?

— Константинополь тебе понравится, вот увидишь. Самым большой город в мире — больше полумиллиона человек. Многие там пользуются нашими услугами, Сулейман — в первую очередь.

— Какими услугами? Уж не теми ли, в которых вас обвинял Танусин-бей?

Он улыбается:

— Лудовико, дом Микешей так же велик, как этот мир. Если одна дверь закрывается, другая обязательно должна открыться. — Ощутимый хлопок по плечу. — Hasta luego, друг мой. До встречи в Константинополе.

Жуан спускается на палубу, где его уже ждут Дуарте с братом. Они садятся в лодку, пришвартованную к кораблю. Порыв ветра наполняет паруса.

Я смотрю, как их лодка уходит, в то время как капитан флагманского судна отдает приказ сняться с якоря.

***

Только вдали от берегов Романьи, оцепеневший от холода, я прекращаю пялиться на линию горизонта.

Спустившись с палубы, я бросаю свои ноющие кости на койку. Меня ждет Беатрис, но вначале я должен распутать клубок собственных мыслей и воспоминаний.

Старые письма, ставшие теперь лишь пылью тридцатилетней давности.

Монета царства, недолговечного, как бабочка-однодневка.

Экземпляр книги, от которой не останется и следа.

Блокнот с заметками.

Необычное наследство, доверенное мне судьбой.

Генрих Гресбек, или как бы его ни звали, стал последним, занявшим место в галерее моих призраков. Вполне возможно, лучшие дни своей жизни он провел рядом со мной. Наверное, именно так я должен вспоминать о нем.

Он решил, что лучше умереть от моей руки, чем от рук наемных убийц Караффы. Но вместо этого он стал жертвой самого нелепого из моих врагов и своих собственных махинаций. Мул, жалкий сводник, решивший отомстить, воспользовавшись начатой повсеместно травлей евреев. Наверное, мне стоило убить его тогда. Смех, от которого я в последнее время просто не могу избавиться, вновь застревает у меня в горле: судьбы самых могущественных, как и судьбы простых людей, зависят от глупейшего поступка последнего придурка.

Исповедь Манельфи сгорела. Никто и никогда не узнает, как эти несколько страниц могли раз и навсегда изменить развитие истории. Детали стираются, тени тех, кто делал историю, размываются, о них забывают. Сводники, жалкие мелкие клирики, стоящие вне закона безбожники, стражники, шпионы. Безымянные могилы. Их имена ничего не скажут, но именно они разрабатывали стратегии, планировали войны, заставляли их разразиться, иногда сознательно вступая в борьбу, иногда — по чистой случайности: из-за одного неосторожного поступка или слова.

Я тоже был среди них. Я выступал на стороне тех, кто бросил вызов существующему в мире порядку.

Терпя поражение за поражением, мы испытывали на себе гениальность Плана. Теряя все каждый раз, мы ставили барьеры на его пути. Голыми руками, без права выбора.

Я по очереди просматриваю все эти лица, одно за другим, громадную толпу мужчин и женщин, которых я возьму с собой в другой мир.

Один-единственный вздох вырывается из моей груди, и вместе с ним я избавляюсь от этой путаницы в мыслях и чувствах.

Братья мои, они нас не победили. Мы по-прежнему свободны и можем бороздить океаны.

***

На палубе ветер обжигает мое лицо, пока я бездумно глазею на закат. Я верчу в руках записную книжку. Снимаю петлю, скрепляющую страницы. Просматриваю их. Даты, места, имена. Мысли и впечатления, записанные мелким почерком. Сложенный лист падает мне в ладонь. Это письмо.

***

Джованни Пьетро Караффе.

Мой господин, это последнее послание человека, служившего Вам больше тридцати лет.