Кью

Он выстреливает из пустоты горькой кровавой пылью, зверь бородатый обрушивается на отряды несчастных, застывших от ужаса, коленопреклоненных в молитве или окоченевших, как трупы, хотя и в ожидании смертельного приговора. Пика поднята на высоту груди, ноги и копыта сами несут под откос, в неглубокий ров, растаптывая, калеча беззащитных коленопреклоненных людей, превращая их в бесформенную массу деформированных конечностей, костей, кожи, клочков одежды. Вытащив длинный тонкий клинок и звеня доспехами, он прокладывает себе дорогу сквозь человеческую плоть, опуская меч на всех, кто оказывается у него на пути и тщетно взывает к милосердию. Он выгибает массивную шею, пыхтит, склоняется так, что едва не падает. Его левая рука срезана начисто, но он вновь бросается на поимку новой добычи, испуская рык дикой радости.

Пыль оседает… Просто фрагмент дня бойни. Ничего, кроме трупов и криков раненых. Никакого плача. Потом я увидел их. Появилось войско: доспехи, пики, знамена на ветру и сдер жанная ярость коней, нетерпеливо перебирающих ногами. Галоп вниз по склону холма, грохот копыт и звон брони доспехов — черных, тяжелых и беспощадных, как смерть. Горизонт стремительно надвигается на нас, закрывая равнину.

Не удар стального клинка заставляет меня перевернуться, а стальные объятия Самсона, поднимающие Магистра к небесам и крепко сжимающие меня в объятиях.

— Поднимайся, быстро!

Элиас, древний герой с черным от земли и пота лицом, явился, словно из сна. Элиас — сила, указывающая мне путь, — который кричит на меня, заставляя бежать вместе с ним все дальше и дальше от смерти.

— Показывай мне путь, парень, ты мне нужен!

Магистр Томас лежит на его плечах, а я пытаюсь заставить

собственные ноги двигаться.

— Возьми их!

Сумки Магистра, я крепко сжимаю их и бегу вперед, натыкаясь на трупы — прыжок к выходу из преисподней.

Бегом. К городу. И больше ничего. Ни одной мысли. Ни одного слова. Надежды этого человека разбиты вдребезги, я ищу путь к спасению.

Почти вслепую.

Око Караффы (1525–1529 годы)

Письмо, отправленное в Рим из саксонского города Виттенберга, адресованное Джампьетро Караффе, датированное 28 мая 1525 года.

Мой достопочтеннейший хозяин.

С величайшим удовлетворением пишу Вам, чтобы сообщить радостную новость: приказания Вашей Милости были выполнены максимально быстро и абсолютно точно, что и привело к желаемым результатам.

Вы, скорее всего, уже получили известия из Германии и должны были узнать, что армия повстанцев разбита. Когда я пишу эти строки, наемники князей готовятся подавить последние очаги величайшего восстания, когда-либо происходившего в этих болотах.

Самый сильный повстанческий город, Мюльхаузен, бывший эпицентром волнений несколько дней назад, сдался войскам князей, а глава повстанцев, Генрих Пфайффер, был казнен на площади вместе с пресловутым Томасом Мюнцером.

Говорят, в последние часы этот проповедник даже под пыткой хранил молчание, не проронив ни единого слова, ни единой жалобы в ожидании палача, и лишь однажды в последний миг своей жизни подал голос, чтобы произнести слова, прославившие его в толпе: «Omnia sunt communia». Говорят, это был его последний крик, тот самый лозунг, который возбуждал ярость толпы в течение последних месяцев.

Теперь, когда кровь этих опасных людей омыла брусчатку мостовой, Ваша Милость может, без сомнения, гордиться своим предвидением и мудростью, в которую Ваш верный наблюдатель всегда слепо верил.

Но все же, чтобы не нарушать клятву говорить правду и только правду, которую Вы потребовали от меня, признаюсь, что был вынужден действовать в страшной спешке, рискуя месяцами работы и усилий, затраченных, чтобы завоевать доверие этого пылкого крестьянского проповедника. Более того, лишь благодаря тщательному и своевременному сплетению сети интриг стало возможным ускорить падение Мюнцера. Я как-то предложил ему собственные услуги и сведения об интригах в Виттенберге: мне удалось завоевать его доверие и передавать ему ложные сведения, побудившие его к финальному сражению. По правде говоря, надо отдать должное нашему человеку, который удачно вмешался, ускорив развитие событий: моему посланию не удалось окончательно затемнить последние проблески его разума. У армии оборванцев попросту не было надежды разбить прекрасно вооруженные отряды ландскнехтов и кавалерию князей.

Так что, мой господин, я воспользуюсь своими полномочиями, столь великодушно мне предоставленными, чтобы высказать собственное мнение: с этим покончено — и позвольте Вашему благодарному слуге облегчить свое сердце, изложив свои впечатления и примитивные выводы, которые он извлек из этого.