Читаем Кюхля полностью

- С вами, Алексей Петрович, мы не перегрыземся. И это шло волнами, кругами по всей стране - и эти волны доходили и до Лицея.

Лицей был балованным заведением - так устроилось, что в нем не секли и не было муштры.

- Les Lycencies sont licencieux l, - говорил великий князь Мишель чужую остроту о них.

1 Игра слов: лиценциаты - беспутники (франц.).

Но и Лицей скоро почувствовал на себе то, что чувствовали все.

Однажды царь вызвал Энгельгардта и спросил у него - благосклонно, впрочем:

- Есть ли у вас желающие идти в военную службу? Энгельгардт подумал. Желающих было так мало, что, собственно говоря, их и совсем не было. Но ответить царю, который с утра до ночи занимался теперь муштрой в полках и таинственными соображениями об изменениях военной формы, - ответить ему просто было не так-то легко.

Энгельгардт наморщил лоб и сказал:

- Да чуть ли не более десяти человек, ваше величество этого желают.

Царь важно кивнул головой:

- Очень хорошо. Надо в таком случае их познакомить с фрунтом.

Энгельгардт обомлел. "Фрунт, казарма, Аракчеев - Лицей пропал, пронеслось у него в голове. - Конец нашему милому, нашему доброму Лицею". Он молча поклонился и вышел.

На совете Лицея, о котором знали все лицеисты, на цыпочках ходившие в эти дни, шло долго обсуждение.

Де Будри щурился.

- Значит, переход на военное положение? Куницын, бледный и решительный, сказал:

- В случае муштры и фрунта - слуга покорный, подаю в отставку.

Энгельгардт наконец решил отшутиться. Это иногда удавалось. Шутка пользовалась уважением при дворе еще при Павле, который за остроумное слово награждал чинами. Великий князь Мишель из кожи лез вон, чтобы прослыть острословом.

Энгельгардт пошел к царю и сказал ему:

- Ваше величество, разрешите мне оставить Лицей, сели в нем будет ружье.

Царь нахмурился.

- Это отчего? - спросил он.

- Потому что, ваше величество, я никогда никакого оружия, кроме того, которое у меня в кармане, не носил и не ношу.

- Какое ото оружие? - спросил царь.

Энгельгардт вынул из кармана садовый нож и показал царю.

Шутка была плохая и не подействовала. Царь уже свыкся с мыслью, что из своего окна он будет видеть лицейскую муштру. Это было для него легким отдыхом, летним развлечением. Его тянуло к этой игрушечной муштре, как когда-то его деда Петра III тянуло к игрушечным солдатикам. Они долго торговались, и с кислой улыбкой царь наконец согласился, чтобы для желающих был класс военных наук. На том и поладили.

В другой раз, летом, царь вызвал Энгельгардта и холодно сказал ему, чтобы лицеисты дежурили при царице, - Елизавета Алексеевна жила тогда в Царском Селе.

Энгельгардт помолчал.

- Это дежурство, - сказал, не глядя на него, Александр, - приучит молодых людей быть развязнее в обращении.

Чувствуя, что сказал какую-то неловкость, он добавил торопливо и сердито:

- И послужит им на пользу.

В Лицее сообщение о дежурстве вызвало переполох. Все лицеисты разбились на два лагеря. Саша Горчаков - князь, близорукий, румяный мальчик с прыгающей походкой и той особенной небрежностью манер и рассеянностью, которые он считал необходимыми для всякого аристократа, - был за дежурства.

Надо было начинать карьеру, и как было не воспользоваться близостью дворца.

- Это удачная мысль, - сказал он снисходительно, одобряя не то царя, не то Энгельгардта.

Корф, миловидный немчик, который тянулся за Горчаковым, и Лисичка-Комовский решительно заявили, что новая должность им нравится.

- Я лакейской должности не исполнял и не буду, - спокойно сказал Пущин, но щеки его разгорелись.

- Дело идет не о лакеях, но о камер-пажах, - возразил Корф.

- Но камер-паж и есть ведь царский лакей, - ответил Пущин.

- Только подлец может пойти в лакеи к царю, - выпалил Кюхля и побагровел.

Корф крикнул ему:

- Кто не хочет, может не идти, а ругаться подлецом низко.

- Иди, иди, Корф, - улыбнулся Есаков, - там тебе по две порции давать будут. (Корф был обжора.)

- Если от нас хотят развязности в обращении, - заявил Пушкин, - лучше пусть нас научат ездить верхом. Верховая езда лучше, чем камер-пажество.

Горчаков считал совершенно излишним вмешиваться в спор. Пускай Корф спорит. Для Горчакова это было прежде всего смешно, ridicule. Он вскидывал близорукими глазами на спорящих и спокойно улыбался.

Обе партии пошли к Энгельгардту.

Энгельгардт, видя, что в Лицее есть какие-то партии, опять пошел к царю. Царь был на этот раз рассеян и почти его не слушал.

- Ваше величество, - сказал Энгельгардт, - придворная служба, по нашему верноподданнейшему мнению, будет отвлекать лицеистов от учебных занятий.

Царь, не слушая, взглянул на Энгельгардта и кивнул ему головой. Энгельгардт, подождав, поклонился и вышел.

Лицеистов забыли и оставили в покое.

Зато Яковлев, паяс, представлял уже не только дьячка с трелями. Он однажды показал "загадочную картинку".

Начесав вихры на виски, расставив ноги, растопырив как-то мундир в плечах, он взглянул туманными глазами на лицеистов - и те обмерли: чучело императора!

В другой раз он показал с помощью ночного сосуда малоприличную картинку: как Модинька Корф прислуживает государыне.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза