Кюхля

- Ты постарел, Жанно. Вечером ко мне приходи. Поговорить надо.

Вечером Вильгельм выслал Дросиду Ивановну из комнаты, услал детей и попросил Пущина запереть дверь. Он продиктовал свое завещание: что печатать, в каком виде, полностью или в отрывках. Пущин перебрал все его рукописи, каждую обернул, как в саван, в чистый лист и, на каждой четко написав нумер, сложил в сундук. Вильгельм диктовал спокойно, ровным голосом. Потом сказал Пущину:

- Подойди.

Старик наклонился над другим стариком.

- Детей не оставь, - сказал Вильгельм сурово.

- Что ты, брат, - сказал Пущин хмурясь. - В Тобольске живо вылечишься.

Вильгельм спросил спокойно:

- Поклон передать?

- Кому? - удивился Пущин. Вильгельм не отвечал.

"Ослабел от диктовки, - подумал Пущин, - как в Тобольск его такого везти?"

Но Вильгельм сказал через две минуты твердо:

- Рылееву, Дельвигу, Саше.

VI

Дорогу Вильгельм перенес бодро. Он как будто даже поздоровел. Когда встречались нищие, упрямо останавливал повозку, развязывал кисет и, к ужасу Дросиды Ивановны, давал им несколько медяков. У самого Тобольска попалась им толпа нищих. Впереди всех кубарем вертелся какой-то пьяный, оборванный человек. Он выделывал ногами выкрутасы и кричал хриплым голосом:

- Шурьян-комрад, сам прокурат, трах-тарарах-тара-рах!

Завидев повозку, он подбежал, стащил скомканный картуз с головы и прохрипел:

- Подайте на пропитание мещанину князю Сергею Оболенскому. Пострадал за истину от холуев и тиранов.

Вильгельм дал ему медяк. Потом, отъехав верст пять, он задумался. Он вспомнил розовое лицо, гусарские усики и растревожился.

- Поворачивай назад, - сказал он ямщику. Дросида Ивановна с изумлением на него поглядела.

- Да что ты, батюшка, рехнулся? Поезжай, поезжай, - торопливо крикнула она ямщику, - чего там.

И в первый раз за время болезни Вильгельм заплакал.

В Тобольске он оправился. Стало легче груди, даже зрение как будто начало возвращаться. Вскоре он получил от Устиньки радостное письмо: Устинька хлопотала о разрешении приехать к Вильгельму. Осенью надеялась она выехать.

Вильгельм не поправился. Летом ему стало хуже.

VII

Раз пошел он пройтись и вернулся домой усталый, неживой. Он лег на лавку и закрыл глаза. Слабость и тайное довольство охватили его. Делать было больше нечего, все, по-видимому, уже было сделано. Оставалось лежать. Лежать было хорошо. Мешало только сердце, которое все куда-то падало вниз. Дросида Ивановна храпела в соседней боковушке.

Потом ему приснился сон.

Грибоедов сидел в зеленом архалуке, накинутом на тонкое белье, и в упор, исподлобья смотрел на Вильгельма пронзительным взглядом. Грибоедов сказал ему что-то такое, кажется, незначащее. Потом слезы брызнули у него из-под очков, и он, стесняясь, повернув голову вбок, стал снимать очки и вытирать платком слезы.

"Ну, что ты, брат, - сказал ему покровительственно Вильгельм и почувствовал радость. - Зачем, Александр, милый?"

Потом ему стало больно, он проснулся, тело было пустое, сердце жала холодная рука и медленно, палец за пальцем, его высвобождала. Отсюда шла боль. Он застонал, но как-то неуверенно. Дросида Ивановна спала крепко и не слыхала его.

...Русый, курчавый извозчик вывалил его у самого моста в снег. Надо было посмотреть, не набился ли снег в пистолет, но рука почему-то не двигалась, снег набился в рот и дышать трудно... "Разговаривать вслух запрещается, - сказал полковник с висячими усами, - и плакать тоже нельзя". - "Ну? - покорно удивился Вильгельм. - Значит, и плакать нельзя? Ну что же, и не буду".

И он впал в забытье.

Так он пролежал ночь и утро до полудня. Уже давно хлопотал около него доктор, за которым помчалась с утра Дросида Ивановна, и давно сидел у постели, кусая усы, Пущин.

Вильгельм открыл глаза. Он посмотрел плохим взглядом на Пущина, доктора и спросил:

- Какое сегодня число?

- Одиннадцатое, - быстро сказала Дросида Ивановна. - Полегчало, батюшка, немного?

Она была заплаканная, в новом платье. Вильгельм пошевелил губами и снова закрыл глаза. Доктор влил ему в рот камфору, и секунду у Вильгельма оставалось неприятное чувство во рту, он сразу же опять погрузился в забытье. Потом он раз проснулся от ощущения холода: положили на лоб холодный компресс. Наконец он очнулся. Осмотрелся кругом. Окно было медное от заката. Он посмотрел на свою руку. Над самой ладонью горел тонкий синий огонек. Он выронил огонек и понял: свечка.

В ногах стояли дети и смотрели на него с любопытством, широко раскрытыми глазами. Вильгельм их не видел. Дросида Ивановна торопливо сморкнулась, отерла глаза и наклонилась к нему.

- Дронюшка, - сказал Вильгельм с трудом и понял, что нужно скорее говорить, не то не успеет, - поезжай в Петербург, - он пошевелил губами, показал пальцем на угол, где стоял сундук с рукописями, и беззвучно досказал: - это издадут... там помогут... детей определить надо.

Дросида Ивановна торопливо качала головой. Вильгельм пальцем подозвал детей и положил громадную руку им на головы. Больше он ничего не говорил.