Кюхля

- Сам не знаю.

- Джигитуете?

Они пустили лошадей рысью. У ног горная дорога обрывалась, внизу была долина.

- Я вас в крепости наблюдал, - сказал медленно Якубович. - О вас ходят разные слухи. Я люблю людей, о которых ходят слухи. Но вы не правы. Война и казнь - еще не худшее.

Вильгельм вскинул на него глаза.

- Что вы хотите сказать, Александр Иванович?

- Война в нашем обществе - это отдых. Можно ни о чем не думать.

Он покрутил черные усы.

- Я в России жить не могу, - сказал он и нахмурил густые брови. - Я только на губительной войне оживаю. Свист свинца один заставляет забывать притеснения. Вот почему я рад, что меня на Кавказ сослали. Не все ли равно мне, где пуля поразит мою грудь?

- Вы озлоблены, Александр Иванович, - робко сказал Вильгельм.

Якубович круто повернулся в седле.

- Я озлоблен? - сказал он и сверкнул глазами. - Не озлоблен, а задыхаюсь от жажды мщения. Я приказ о разжаловании всегда с собой ношу.

Он вынул из бокового кармана потрепанную бумагу и потряс ею в воздухе.

- Если бы царь знал, что он себе готовит этою бумагою, он бы меня из гвардии сюда майором не перевел. Вильгельм Карлович, - сказал он, меняя разговор, но все с тем же выражением лица, - я решаюсь открыть тайну.

Вильгельм весь обратился во внимание.

- Я пишу одну записку, имеющую некоторую цель. Единственный человек, которому можно бы показать ее и который бы ее понял, - мой враг. Вы знаете, о ком я говорю.

Вильгельм кивнул головой. (Якубович говорил о Грибоедове.)

- О ней знает только Воейков, - продолжал таинственно Якубович. - Я пишу о притеснениях крестьянства, разврате чиновников, невежестве офицеров и высочайше. предписываемом убиении моральном солдат.

Черные глаза Якубовича налились кровью, крупные ноздри раздулись. Он вдруг пустил коня вскачь, некоторое время ехали молча.

- Александр Иванович, - заговорил Вильгельм, - я сам долго об этом думая, я каждую слезу простонародную замечаю, но я выхода никакого не могу сыскать.

Они проезжали по крутому обрыву. Якубович остановил коня.

- Мне надо возвращаться, Вильгельм Карлович, - медленно сказал он. Вы хотите знать выход? - Ноздри его опять раздулись. - Надобно лечить с головы. Джамбот давеча правду сказал о слабосильном повелителе. Первый выход, мною открытый, - полное уничтожение императорской фамилии. Прощайте.

Он повернул коня и ускакал рысью.

Вильгельм долго смотрел ему вслед. Потом, как будто его кто-нибудь подстегнул, он дал шпоры коню и понесся вперед, не смотря, не думая, ловя открытым ртом ветер.

Он скакал долго. Уже темнело. Конь вдруг запнулся и шарахнулся. Вильгельм огляделся. Перед ним были незнакомые места. У обрыва шли пески. За кустом мелькнуло дуло винтовки, и над головой его просвистала пуля.

Потом раздался хриплый голос, на дорогу выскочил человек в высокой шапке и прицелился в Вильгельма. Вильгельм вытащил пистолет из-за пояса.

VIII

Грибоедов сидел на балконе, дверь в комнату оставалась открытой. Сумерки опускались. Перед его глазами меркли предгорья - балкон выходил на север. Он сидел без очков, взгляд у него был растерянный, потом он обернулся и посмотрел в глубь темной комнаты. В глубине комнаты возился слуга со свечами. Медленно и лениво он устанавливал их в шандалы, чиркал огнивом, зажигал и шаркал туфлями. Меньше всего он интересовался самим Грибоедовым. Он напевал потихоньку:

Да какова, братья, неволя, Да и кто знает про нее.

Грибоедов смотрел на него в упор. Александр Грибов был его молочный брат. Пятнадцать лет человек этот жил с ним, пятнадцать лет они не замечали друг друга. Но они знали друг друга безошибочно. Александр Грибоедов знал, например, что если Александр Грибов напевает про неволю, то это значит, что он сейчас прифрантится и уйдет на вечеринку куда-нибудь в Саллалаки. Но он, верно, удивился бы, если бы ему сказали, что Александр Грибов знает, что сейчас сделает Александр Грибоедов. Грибоедов сегодня не ездил верхом, не играл на фортепиано, не говорил ни слова. Это значило, что он сейчас спросит склянку чернил, бумаги и скажет поострее очинить перо. Грибов прифрантился, подошел к фортепиано, открыл его и сел на табурет. Потом он стал тихонько наигрывать. Александр Грибоедов смотрел на Александра Грибова. Он был немного удивлен.

- Ты что, играешь на фортепиано? - спросил он недовольно.

- Играю, - отвечал равнодушно Грибов. Грибоедов подошел к нему. Грибов привстал.

- Что ж ты играешь?

- Разное играю, - неохотно отвечал Грибов. - Барыню играю.

- А ну, сыграй.

Грибов со скучным лицом сел на табурет и начал подбирать.

Барыня-сударыня, Протяните ножку,

Грибоедов внимательно слушал.

- Ничего не понимаешь, - вдруг сморщился он, - франт ты. Играть не умеешь, только мой фортепиано портишь. Играй лучше в бабки. Пош-шел. Так надо играть.

Он сел и сыграл. Грибов был недоволен.

- По-вашему так, - сказал он уклончиво.

- Ах ты, франт, - сказал Грибоедов, глядя на него удивленно, - а по-твоему как?

Грибов ничего не отвечал.