Кюхля

Неужели на эту пустынную площадь, столь мирную и обычную, через час-другой хлынут войска и на ней именно все совершится? Это казалось почти невозможным. На безобразных лесах Исаакиевской площади уже стучали молотки и кирки, каменщики, медленно и плавно выступая, тащили вверх на носилках известь, какой-то плотник тесал доски и переругивался с другим - шла обыденная работа. Он прошел к Гречу.

У Греча было нечто вроде семейного собрания - день был чрезвычайный: присяга новому царю. За столом уже сидели гости и пили чай: Булгарин в венгерке, сосавший чубук, какой-то поручик, маклер и домашние.

Вильгельм вошел бледный, размахивая руками. Булгарин толкнул в бок поручика и сказал вполголоса:

- Театральный бандит первый сорт.

Николай Иванович, важный, сдвинув брови и поблескивая очками, читал вслух какую-то бумагу.

Вильгельм, ни с кем не здороваясь, спросил у него:

- Qu'est ce que vous lisez lа? Je crois que c'est le manifeste? 1

- Oui, c'est le manifeste 2, - отвечал с некоторым неудовольствием Николай Иванович и продолжал чтение.

1 Что вы тут такое читаете? Вероятно, это манифест? (франц.)

2 Да, это манифест (франц.).

Вильгельм снова перебил:

- А позвольте узнать, от которого числа отречение Константина Павловича?

Греч внимательно на него посмотрел:

- От двадцать шестого ноября.

- От двадцать шестого, - Вильгельм улыбнулся. - Очень хорошо, три недели.

Греч переглянулся с Булгариным.

- Да-с, - сказал Николай Иванович, - три недели молчали, как-то теперь заговорят.

Он подмигнул Вильгельму:

- Полагаю, что теперь слово уже будет не за ними.

- Позвольте у вас манифест взять на полчаса, - сказал Вильгельм Гречу, выдернув у него из рук бумагу, и побежал вон из комнаты. Булгарин побежал за ним.

- Да здравствуйте же, Вильгельм Карлович! - Он схватил его за руку. Эк какой, разговаривать не хочет. Что тут сегодня такое готовится?

- Здравствуйте и прощайте, - отвечал Вильгельм, оттолкнул его и выбежал.

- Что это с ним сделалось? - спросил остолбеневший Фаддей. - Он вконец рехнулся?

Николай Иванович посмотрел на компаньона и сощурился:

- Нет, здесь не тем пахнет.

Выходя от Греча, Вильгельм столкнулся с Сашей. Веселый, нарядный, с румяными от мороза щеками, Саша шел с дворцового караула - продежурил ночь во дворце.

За поясом под шинелью торчали у него два пистолета.

Они обнялись, как братья, и ни о чем друг друга не спросили. Вильгельм только кивнул на пистолеты:

- Дай мне один, - и Саша протянул ему с готовностью длинный караульный пистолет с шомполом, обвитым зеленым сукном. Вильгельм сунул его в карман, рукоять из кармана высовывалась.

И он помчался в Экипаж, в офицерские казармы, к Мише, а Саша пошел к Рылееву. В Гвардейском экипаже Миша сказал ему, что уже идет большой бунт среди московцев, что у них генерала Шеншина убили и еще двоих батальонного и полкового командира, - и тотчас послал брата к московцам узнать, выступили ли они. Как только Московский полк выступит, Миша и Арбузов скомандуют выступление Экипажу.

Быстро сходя с крыльца офицерской казармы, Вильгельм видит, как бежит через двор казармы Каховской, путаясь в шинели. Бежит он ровным, слепым шагом, за ним гонятся какие-то унтер-офицеры. Они хватают его за шинель. Каховской, не оглядываясь, скидывает с себя шинель и бежит дальше. Он бежит как во сне, и Вильгельму начинает казаться, что и он в бреду и сейчас все может рассыпаться, вывалиться из рук.

- Ваше сиятельство, прикажете подать? - слышит он за собой.

Вильгельм садится на извозчика:

- Скорей, скорей!

Извозчик трогает. Он еще не старый, белокурый, с курчавой бородой, сани у пего плохонькие, клещатые, ковер драный, а лошадь - кляча.

Проезжая мимо площади, Вильгельм опять смотрит с неясным страхом в ее сторону. Площадь пуста.

- Голубчик, подгони, подхлестни.

Извозчик поворачивает к Вильгельму лукавое лицо:

- Дорога дурная, ваше сиятельство, да и живот-от не молодой, если правду говорить. Мы и помаленьку доедем.

- Гони! гони! - кричит диким голосом Вильгельм. - Вовсю гони!

Извозчик и кляча пугаются. Извозчик хлещет кнутом, кляча мчится, нелепо подбрыкивая задними ногами, оседая крупом. Худой, сгорбленный Вильгельм, с горящими глазами, взлетает на каждом ухабе. На Вознесенской улице, у самого Синего моста, кляча делает отчаянный прыжок в сторону и вываливает седока в сугроб. Снег залепляет на миг рот и глаза - холодный, быстро тающий. Вильгельм слышит над собой озабоченный голос:

- Эх, оказия! Живот, главное дело, немолодой, говорил я - ходу в нем нет.

На сугробе чернеет пистолет. В ствол забился снег. Вильгельм пытается его вытряхнуть, но снег набился плотно. Тогда Вильгельм садится, извозчик, покачивая толовой, задергивает невозможно драный ковер, и облезлая кляча мчится дальше.

- Гони, гони во всю мочь!

IV

У Московского полка шум, движение, солдаты строятся, одни разбирают боевые патроны, другие заряжают ружья, тащат знамена. Среди солдат Щепин-Ростовский, а в стороне незнакомый офицер. Кругом заваруха, говор, крик, а во дворе, кажется, идет настоящая свалка.

"Ага, начинается, вот оно!"