Читаем Киж полностью

Малиновознаменец приоткрыл дверцу машины и вслед за головою вытянулся вовне в тщетной попытке разглядеть на дне откоса нечто вожделенное, бесплатное, внеочередное. Туда-то и выпорхнуло его длинное, рукастое, но нетяжелое тело под действием не очень сильного, но глубоко выверенного пинка, нанесенного правым коленом Феликса Бедина. Клекоча и мельнично размахивая конечностями, словно старообразный птенец некой нелетающей ископаемой птицы, Иоанн-Малиновознаменец описал в воздухе пространную дугу и застыл на большой глубине под дорожной насыпью, на вершине конической горы красноватого проросшего песка, в позе роденовского Мыслителя, которого наконец перевернули вместе с его мраморным унитазом.

- Как вы думаете, он не убился? - трагическим шепотом спросила Глафира.

- Я сознательно избегаю решения извечных нравственных вопросов человечества, - ответил Бедин и пустил машину вперед.

- Зато он спас жизнь мне, а это уже не так плохо, - отозвался с заднего сиденья пораненный Филин, и все трое залились таким неудержимым нервным смехом, который кончается изнеможением, слезами, болью в мышцах живота и даже печалью. Чем радостней смех - тем глубже печаль.

* * *

- Остается надежда на участкового милиционера, которого помял пещерный медведь, - вслух подумал Филин. - Надеюсь, районное отделение милиции еще не провалилось под землю.

- Упорство, достойное лучшего применения, - поджала губы актриса. - Без указания полковника Козлова вы из него и слова не вытянете.

Бедин увидел картину, перед которой не мог не остановиться. У обочины прикорнул точно такой же автобусик, как у них, но ядовито-рыжий, с синей надписью "Вести" вместо "Ведомости" и ультрамариновой милицейской мигалкой на крыше. Возле автобуса маячили двое, столь же карикатурно напоминающие наших друзей, как и средство их передвижения.

Один из незнакомцев, представляющий собой как бы негатив Филина, с растопыренными руками стоял поперек дороги. В его облике, отличающемся от облика Глеба на самую малость, всего было немного чересчур, а результат получался неожиданным и каким-то неизъяснимо противным. Он был ниже Филина всего сантиметра на полтора, а толще килограмма на три и в результате из вальяжного Нехлюдова или раннего Обломова, проводящего дни в неторопливой неге, получался просто пронырливый скоробогатый толстяк, слишком ограниченный даже для физических упражнений. Неформальная элегантность Филина (свободные свитеры, легкие брюки, комфортабельные ботинки) здесь была доведена до крайности дорогого темного костюма-тройки с галстуком, обезображенного доругой, растрепавшегося на пузе и оттого особенно нелепого. Поверх костюма незнакомец был облачен в расстегнутый дорогущий плащ тонкой черной кожи, а глаза скрывал очками - почти такими же, как у Филина, но черными и непроницаемыми, как защитное стекло электросварщика. Но самой странной, томящей особенностью этого квази-Филина была его отталкивающая шустрость, суетливая активность, заметная с первого взгляда, было видно, что этот тип выполнял во встречной паре ту роль ведущего, которая у наших журналистов отводилась Бедину.

Что касается другого незнакомца, он, как нарочно, смутно напоминал Феликса, но был еще выше, худее и носастей. Эти малозначительные отличия превращали его из бодрого, поджарого, жилистого пролазы-спортсмена в вялого, флегматичного, пасмурного педанта, страдающего мелочностью и отсутствием аппетита ко всему. Он также был в кожаном плаще, но менее дорогом, более толстом и обшарпанном, его прямоугольные преподавательские очки были чуть менее темными, а стоял он чуть поодаль, не удаляясь от машины.

- Могу ли я быть полезен коллегам? - осклабился Бедин с высоты кабины.

- Ради всего святого... - Низкий глядел поверх очков нехорошо, исподлобья, а улыбался одним ртом, отчего его улыбка напоминала мучительную гримасу человека, страдающего запором. - Наш автобус вышел из строя, дело швах, и если даже вы не окажете милосердия... В конце концов - мы собратья по ручкам, блокнотам, а то и пулеметам. - Я Иван Петров, обозреватель газеты "Вести", небось не слыхали? - И как бы покопавшись в своей памяти, Иван Петров с натяжкой добавил: - Калужане мы.

- Иванов Петр, обозреватель оттуда же, - вызывающе представился незаметно подошедший спутник Ивана Петрова, нервно отдернулся от протянутой руки Бедина, а затем слабо пожал ее холодной широкой рыбиной своей ладони.

Филин и Глафира, довольные возможностью размяться при знакомстве, также покинули автобус и стали заговаривать с немногословным Петром Ивановым.

- Я выполняю обязанности режиссера, продюсера и одновременно водителя нашей маленькой разъездно-полевой редакции. - Иван Петров сунул под самые очки Бедина какой-то прямоугольник вощеного картона и спрятал его в карман настолько быстро, что зрение едва успело уловить мелькнувшее изображение изогнувшейся смуглянки без лифчика.

Бедин машинально парировал:

- Сидор Сидоров, импресарио.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее