Клад

Павел Александрович Шестаков Клад

Труп сидел у колодца, схватившись за стальную рукоять ворота. Голова свисала на грудь, лица не было видно. Можно было предположить, что погибший поднимал ведро и не удержал, выронил. Тяжелая, наполненная бадья устремилась вниз, разматывая цепь и раскручивая ворот, а он замешкался, не отскочил вовремя и попал под вращающуюся рукоять, набиравшую обороты. Первый удар оглушил, потом пришел смертельный. Человек упал на колени, опустился всем туловищем и остался сидеть на согнутых ногах, судорожно сжав в кулаке убивший его металл.

Таким, присевшим у колодца, увидела его на рассвете женщина из соседнего дома. Она вышла на крыльцо, любопытствуя, ждать ли нового дождя после вчерашнего ливня, но туч не увидала, а незнакомого человека в странной позе заметила, заинтересовалась, что за алкаша к соседям занесло, подошла к низкому заборчику и вдруг поняла, что «алкаш» мертв…

Мазин отложил снимок, мельком глянул на другой — крупно выделено лицо, обрамленное длинными, но жидкими, слипшимися в крови волосами, присохшими к впалым щекам, — сталь «испортила фото», смазала характерные приметы. Подумал: опознать будет трудно. Никаких документов при погибшем не нашлось. Иссохший, неряшливо одетый, покойник был, по всей видимости, из приумножившегося в последнее время племени бомжей, он же бич — бывший интеллигентный человек.

Соседка показала, что видит потерпевшего впервые, а хозяева двора вообще ничего не показали, ибо одинокий старик хозяин недавно скончался, дом завещал преклонного возраста сестре, с которой при жизни не ладил, а та жила в городе. В доме же временно и непостоянно обитал с согласия наследницы некий Александр Дмитриевич Пашков, которого соседка уважительно называла писателем. Но и писатель, видимо, в доме не ночевал, на дверях висел никем не потревоженный замок. Скорее всего бич забрел во двор случайно, мучимый похмельной жаждой, однако не справился с непривычным устройством и нашел вместо освежающей влаги нелепую смерть.

Такая вырисовывалась очевидность. Происшествие грустное, но рядовое, рутинное. Оставалось соблюсти формальности, тем более что и настроение Мазина не располагало к отвлеченным размышлениям. Другим, лично его касавшимся, была занята голова. Причем «касавшееся» не свалилось как снег на голову, а скорее обухом по голове пришлось…

Он придвинул к себе другую бумагу. Ее совсем недавно вручил Мазину начальник управления в своем кабинете, присовокупив сухо:

— Вот, Игорь Николаевич, ознакомьтесь и изложите свое мнение.

Бумага, видно, была не из приятных, но кто же посылает в высшие инстанции бумаги приятные?

Начиналась она словами:

«Товарищ генерал!»

Автор или не знал подлинного звания нового шефа, носившего пока еще полковничьи погоны, или — что бывает — хотел польстить адресату. Зато дальнейшее написано было напористо, в лихой обличительной манере.