Клад

Разумеется, за долгие годы службы Мазин притерпелся к жалобам, доносам и анонимкам на собственную персону, но заявление пострадавшего бывшего лейтенанта выходило за привычные рамки, не укладывалось в обычные стандарты лжи и клеветы, скорее это был сюр, что в словаре расшифровывается, как «причудливо искаженное сочетание реальных и нереальных предметов». В данном случае «причудливо» объединялись и искажались факты, образуя абсурдную псевдореальность. Мазин уже давно с тревогой и печалью замечал, что в запутавшейся нашей жизни абсурд все больше утверждается в правах. Тесня здравый смысл и подавляя разум, он успешно питает и обслуживает зло. И хотя Мазин всю жизнь по долгу службы и убеждениям противостоял злу, лично против него зло в подобной форме обратилось впервые.

Он был подавлен и все-таки не настолько, чтобы не удивиться странному и тоже внешне абсурдному соседству фамилии Пашкова в двух таких разных бумагах. И потому Мазин, прежде всего повинуясь профессиональному навыку, подчеркнул в одной бумаге слова — «писатель Пашков», а в другой целую строчку — «хулиган, назвавшийся кинодраматургом, а ныне нигде не работающий Пашков». Потом под словом «ныне» провел еще одну черточку. История, о которой говорилось в заявлении, произошла не менее десяти лет назад, и то, что Денисенко не только не забыл обиды, но и хорошо осведомлен о нынешнем положении своих обидчиков, проливало некоторый свет на личность «пострадавшего».

Сказать, что Мазин знал Пашкова, было бы натяжкой. Всего дважды он его видел и только один раз разговаривал. Видел впервые еще до «истории», когда в городе снималась картина о местном подполье и милиция, как положено, обеспечивала порядок и безопасность на натурных съемках с пиротехникой и каскадерами. Мазина это, правда, непосредственно не касалось, но он полюбопытствовал и заехал на огражденную территорию.

Каскадер в это время готовился прыгнуть с крыши старого дома. Он стоял, ухватившись за трубу, и с беспокойством поглядывал на картонные ящики, выложенные на асфальте, на которые ему предстояло благополучно приземлиться.

Подвыпивший зевака громко хвастался за спинами милиционеров:

— Подумаешь, высота! Только ящики губють. Да я б с такой крыши безо всякой тары запросто б сиганул!

— Вы мешаете, товарищ, — урезонивала зеваку джинсовая женщина из съемочной группы.

— Да, да! Прекратите там реплики! — крикнул и режиссер.

Режиссера Мазин опознал сразу: тот сидел на персональном раскладном стуле с надписью на спинке «Гл. режиссер» и рассматривал каскадера в оптическую трубку, так называемый визир. Зато автора Мазину показал коллега. Пашков, скромный музейный работник, как-то сиротливо держался в стороне, словно не зная, что ему делать среди людей, воплощающих его творческий замысел.

Потом фильм вышел на экраны. Один из многих, не худший по тем временам, но Игорь Николаевич воспринял его скептически, может быть, потому, что, когда на экране герой с пистолетом отважно отрывался от крыши, Мазину вспомнился подвыпивший зевака и его — «только ящики губють…».

Лично с Пашковым Мазина в самом деле свел «беспринципный работник печати» Брусков.

Когда-то очень давно Мазин занимался муторным делом пропавшего старика Укладникова, которого поначалу сочли потерпевшим и даже жертвой, а «убийцей» оказался он сам, да еще и военным преступником в придачу. «Делом» заинтересовался начинающий журналист из областной молодежной газеты. Проявив завидную прыть, он «захватил» Мазина прямо на дому, в собственной квартире. Звали его Валерий Брусков. Игорь Николаевич подумал тогда: «Парень воображает себя репортером, пробравшимся на виллу Брижит Бардо». Но ирония оказалась поверхностной и недальновидной. Брусков вскоре преуспел и из газеты местной и молодежной с ходу вскочил в центральную, широко известную, интеллектуальную и проблемную.

Вторично Брусков обрушился на Мазина с оригинальным редакционным заданием — описать не самый интересный, но нераскрытый случай. Так и сказал, расположившись вполне раскованно в служебном кабинете Мазина, модный, бородатый, в замше на молниях и с какой-то необычной заграничной ручкой, которой постукивал по фирменному газетному блокноту.

— Мы стараемся уйти от стереотипов. Нераскрытый случай! Ведь есть и такие?

— К сожалению, в Греции все есть, — ответил Мазин, не разделяя брусковского энтузиазма и будто предвидя их очередную встречу.

В третий раз Брусков разыскал Мазина не в поисках «случая», напротив, явился с собственным «материалом», который взволновал Игоря Николаевича похлеще, чем иное убийство.

Пришел он не один, а с моложавым и заметно растерянным человеком, внешность которого показалась Мазину знакомой.

— Игорь Николаевич, это мой школьный друг Саша Пашков. Вы, я уверен, слышали о нем. По его сценарию…

— Как же! — вспомнил гостя Мазин. — Даже на съемки заезжал. Вы, по-моему, себя там неуютно чувствовали?

— Поверьте, Игорь Николаевич, сейчас он себя чувствует намного неуютнее, — сказал Брусков убежденно, без всякого налета снобизма, которым грешил, представляя высокоавторитетную газету.