Клад адмирала

– Мечислав сказал, что ему было бы неприятно обидеть вас, – перевел Саженев директору леспромхоза, – но он опасается, что, если мы приедем в Сушняки в сопровождении начальства, люди не так свободно будут чувствовать себя, искренних разговоров может не получиться.

– Хорошо, как вам удобнее, – пожал плечами Никитин.

– Но это без обиды?

– Конечно. Пообедать вместе со мной, надеюсь, не откажетесь?

– Спасибо, пан директор, – Мечислав улыбнулся. – С удовольствием.

3

– Да читал я ее, – отмахнулся от газеты одинокий старик-вдовец Григорьев, в прошлом лесоруб. Он был четвертым из сушняковских старожилов, в избу которого вошли приехавшие издалека в глухую таежную деревеньку гости. – В ней про поляков половина не сказана, а половина – неправда.

– Как так? – спросил Остапенко.

– Так. Не весной их привезли, а летом. Шиповник вовсю цвел. Из области никто из сотрудников НКВД не приезжал. Они еще уехать не успели, когда это случилось.

– Что случилось?

– Ну, забастовка на узкоколейке или как хочешь называй. Один из поляков, лысоватый, щуплый такой и с золотыми фиксами, Вацлавом звали, поднялся на пустую платформу: «Мы, – говорит, – не пленные, а беженцы из другой страны. Не обязаны подчиняться всем законам вашего государства. А с нами как с рабами, как с быдлом обращаются». После этого поляки бросили работу, пришли в Сушняки, и Вацлав говорил то же самое.

– Вы были очевидцем? – спросил Мечислав.

– Да там вся деревня была.

– А что сотрудники из органов?

– Не вмешивались. Их мало было. Вызвали подмогу из зональной комендатуры и наблюдали.

– А дальше?

– Дальше… – Григорьев сделал глубокую затяжку папиросой, выдохнул: – Дальше расстреляли их всех. В Староармачевском бору.

– Это точно?

– Куда точней. – Григорьев невесело усмехнулся. – На глазах у отца. Он лесным объездчиком был. Как раз в это время по бору проезжал. Ясное дело, его не видели…

– И вы можете показать, где именно расстреливали? – спросил Мечислав.

– Конечно. Мы в том же году осенью зарубки на корнях пихт сделали. На случай, если срубят деревья. Да и без зарубок всегда помнил.

– Проехать туда можно? – спросил Остапенко.

– Нет. Только пешком, – ответил старый вальщик.

– А сколько дней туда добираться?

– Дней? – удивленно переспросил Григорьев. – Помоложе был, так часа за два доходил. Сейчас еще полчасика накинь.

– Сходим завтра? – попросил Остапенко.

– Пожалуйста, я тоже очень прошу. – Мечислав приложил руку к груди.

– Какой разговор, конечно. Только, – пожилой лесоруб глянул на обувь гостей, – сапоги нужны.

– Будут, – заверил Остапенко, вставая. – Так мы утром рано придем.

– Приходите, – Григорьев проводил гостей до двери.

…Солнце еще не успело как следует возвыситься над тайгой, трава едва просохла от росы, а они шагали уже по Староармачевскому елово-пихтовому бору.

– Здесь, – сказал Григорьев, останавливаясь около вековой пихты со смолистыми подтеками на стволе. – А вон дотуда тянулась Кривая балка, – показал рукой на другую старую пихту шагах в двадцати.

Между двумя деревьями, на которые указал провожатый, было довольно ровное пространство, усыпанное хвойной иголкой.

– Хотите сказать, именно здесь расстреляли беженцев? – спросил недоверчиво Остапенко.

– Тут, – подтвердил пожилой вальщик. – Ты как раз на могиле стоишь.

Остапенко при последних словах невольно попятился, подхватив скинутый с плеч рюкзак. Григорьев наклонился около пихты, постучал ногтем прокуренного указательного пальца по мощному, выпирающему наружу корневищу: дескать, зарубка. Потом, взяв подвернувшуюся под руку валежину, прошел от дерева к дереву, чертя концом валежины зигзагообразную линию в настиле из слежавшихся хвойных иголок.

– Так вот балка проходила, пока не засыпали.

– И сколько здесь человек лежит? – спросил Мечислав.

– Да поболе ста, поди-ка…

Все четверо надолго умолкли. Лишь громкое кукованье кукушки да гудение комаров слышались в тишине бора.

– Что ж мы ни топора, ни лопаты с собой не взяли? – первым заговорил Мечислав. – Нужно отметить как-то могилу, крест поставить.

– Да, – поддержал поляка Саженев. – Нехорошо как-то будет: просто постоять и уйти.

– Лопату найти можно, – сказал Григорьев. – Избушка недалеко, – махнул он рукой, указывая направление.

– А топор?

– В Сушняках только. Сходить могу, если надо.

– Очень надо. Сходим, – попросил Мечислав.

– Да я один…

– Нет-нет, я с вами, – с настойчивостью в голосе сказал Остапенко.

– Часам к семи успеете вернуться? – спросил Саженев.

– Да ну к семи. Раньше, – заверил Григорьев.

…Раньше не получилось. Они возвратились, принеся с собой топоры, рубанок и лопату, около восьми вечера. Поляк и Саженев праздно сидели на бревнышке. Дымивший рядом небольшой костерок отпугивал прибывавший в бору ближе к закату гнус.

– Ух ты! – невольно от неожиданности вырвалось у Григорьева: пространство между двумя пихтами, там, где некогда пролегла Кривая балка, была аккуратно выложено свежим дерном – полоской шириной метров в пять. – А мы… Олег на обратном пути ногу подвернул. Плелись.