Клад адмирала

– Геката – это из греческой мифологии. Покровительница отравителей. – Капитан, улыбаясь, подошел к Платницыну, похлопал его по плечу.

Платницын, недовольный, подвинулся на стуле.

– Вы что-то хотели сказать?

– Хотел дать дружеский совет, – сказал Ведерников. – Прикрой ты это дело.

– То есть как прикрыть?! – Платницын недоуменно вскинул на капитана глаза.

– Обыкновенно. Ни славы, ни чинов тебе это не даст.

– Я вас не понимаю, товарищ капитан, – возмутился Платницын. – Я служу не ради чинов и славы.

– А чего ради? – усмехнулся Ведерников. Благодушие с его лица как платочком смахнуло.

– Ради справедливости. Торжества законности.

– Брось ты… – Ведерников поморщился.

– Я вас не понимаю… – начал было опять Платницын.

– А чего тут понимать. Сосунов специально топит эту бабенку, чтобы свести счеты с Марущенко, – с губ капитана буднично слетели имена двух самых известных, самых могущественных в области людей – партийного руководителя и начальника УМГБ. – Ненавидят друг друга и все никак не могут один другому глотку перегрызть. Жена секретаря тяжело больна. Ей стало лучше с тех пор, как твоя подопечная взялась ее лечить. Вот Сосунов и хочет убрать Гекату. Хоть так насолить. Но если это случится, Марущенко найдет способ стереть в порошок хотя бы исполнителя приказа.

Ведерников невозмутимо, будто бы и не сказал ничего особенного, начал поправлять на груди орденские планки, в то время как совершенно растерянный, утративший дар речи Платницын сидел, глядя в одну точку – на исписанную страничку допроса. Наконец он пришел в себя.

– Вы… Вы угрожаете мне… Не выйдет.

– Дурак, нужен ты мне, угрожать, – губы Ведерникова скривились в усмешке. – Подставляет тебя кто-то, а ты – теракты, контрреволюция…

Платницын искоса посмотрел на капитана: может, прав бывший смершист-фронтовик? Он и сам подумал, когда получил это дело, ознакомился с письмом за шестью подписями, что не по адресу оно в их ведомстве. Обычная уголовщина.

Словно читая его мысли, Ведерников сказал:

– Милиции это хлопоты. Мошенничество, незаконное врачевание.

Он закурил папиросу «Казбек»; угощая, протянул раскрытую коробку Платницыну. Платницына так и подмывало спросить: его-то, капитана Ведерникова, какой в этой врачихе интерес, ему не все ли равно, пойдет она как уголовница или по пятьдесят восьмой? Не посмел. Кивком поблагодарив за папиросу, задал вопрос:

– А как быть с ее признаниями о деде?

– О каком деде? – не понял сразу Ведерников.

– Ее деде. Который лечил…

– Да хоть Тито, хоть Черчилля он бы лечил. Умер дед. А она ни при чем. Впрочем, порви все эти бумаги…

Платницын не порвал, не вынул из дела ни одной бумажки. Просто приписал, что по распоряжению начальника отделения капитана Ведерникова передает дело в милицейские органы. Читал ли эту приписку капитан – осталось для него тайной. Как и то, зачем нужно было Ведерникову выгораживать врачиху и что стало с ней. Хотя какие насчет капитана неясности? Спустя несколько месяцев после этого случая секретарь обкома получил новое назначение, в более крупную область. Туда же укатил и Ведерников… По передвижке во всем отделе в связи с освободившимся местом и ему, Платницыну, перепало по звездочке на каждый погон, по третьей…

Не время, не место было предаваться воспоминаниям. Онищенко поглядывал на часы: его рабочий день закончился. Платницын торопливо выписал данные о Басауловой, и он с Онищенко пошли прочь из комнаты с мелко-мелко мигающим неживым светом…

Он думал, что разыщет Басаулову быстро и без особых хлопот, если ее еще возможно разыскать. Не тут-то было. Справился о ней по прежнему месту работы – никто из ветеранов не помнил, не слышал о ней; то же ждало по ее старому домашнему адресу. И в архиве военкомата – как врач, она была военнообязанной – опять неудача. Используя прежние свои деловые связи, он срочно запросил о Басауловой Бурятию, где она родилась. Бесполезно. Милиция тоже ничем не помогла. Получался заколдованный круг, который он тщетно силился разорвать.

Прошел день, и другой в метаньях по городу, в телефонных звонках, пока его вдруг не осенило: Ведерников! Уж кто-кто, а этот должен знать о Басауловой.

Ведерников был теперь полковником в отставке, жил в Подмосковье. Чтобы получить эти сведения и квартирный телефон Ведерникова, хватило двух часов.

Он ругал себя, что не приступил к поискам Ведерникова в первую очередь, и одновременно боялся, набирая номер по межгороду: вдруг да Ведерников не захочет с ним разговаривать. Запись, которую он сделал в деле докторши, капитан прочитал, – сейчас он был твердо убежден, – а такое запоминается навсегда.

– Слушаю, – раздался в трубке твердый мужской голос.

– Это Ведерников? Квартира Ведерникова Василия Алексеевича?

– Так точно, квартира Ведерникова, – послышалось в ответ.

– Это Платницын. Помните лейтенанта Платницына? Я начинал у вас, вы были командиром отделения. Давно. В пятидесятом году.

На другом конце провода молчали.

– Я разыскиваю Басаулову Аяну Тэндэновну, – продолжал Платницын. – Помните? Вы ее называли Гекатой… Это из мифологии…

В Подмосковье не клали трубку, но не спешили отвечать.