Клад Худояра. Сказки русских губерний

Местные меня уважают, потому что Фёдор Дорожкин свое дело крепко знает. Для крестьян держу лавку со всяким товаром, в хозяйстве необходимом. И крупу, и хомуты, и другую всячину. До поры был я холостым, а потом обженился, стало быть. А как это случилось, только вам расскажу.

      Заехал как-то раз по весне барин, да не один, а с супругой своей, а при ней горничная в услуженье состояла. Барыню я не разглядел, а как увидал я её служанку, так заныло ретивое моё сердце. Сама Фёкла, румяна, словно свёкла. Это так, к слову, прибаутка. Фёкла была не то чтоб румяна, как крестьянские девки бывают, она румянец имела нежный, брови у неё были коромыслицем, губки алые, как маки. Эх, думаю, привелось тебе, Фёдор, такую встретить, да не возьмёшь ведь её. Небось, холопка, кто ж отдаст за вольного?

       Как нарочно, вода разлилась, дорога стала непроезжая, совсем, как сейчас. Я вёсь извёлся, думаю, вот беда – кабы уехали, я б её из сердца выкинул – ан нет! С каждым днём всё глупее делаюсь, ещё и оттого, что Фёкла на меня как посмотрит, так точно рублём подарит. Но потом вижу – я ей не по сердцу пришёлся. Да к тому же больно барыня капризная была, на шаг девку не отпускала. Так только, кушанье подать, а всё остальное время они наверху были. Барыня, решил я, хворая. Может, барин её на кумыс везёт лечить. Так я почему-то подумал, но спросить так и не решился.

      Сижу я однажды в лавке своей, один. Дело было к вечеру, и неожиданно мороз ударил, льдом всё покрылось. Слышу – заскрипели полозья – приехал кто-то. Ну, думаю, из ближнего села кто-то из крестьян за товаром. Открылась дверь, входит старая-престарая бабушка, вся скрюченная, как трость у барина, ну прямо загогулиной. Я ей:

– Доброго здоровьица, зачем пожаловали?

       Она мне:

– Сам догадайся, милый человек.

       Я говорю:

– Либо крупы какой, либо из одёжи чего.

       Тут она выпрямилась, я остолбенел: сама Крутилина прикатила!

      А надо сказать, что бабка Крутилина славилась на всю, почитай, губернию, как колдунья. Но только для простолюдинов. Кто повыше, так у тех свои сказки, а кто попроще – боялись её, как дрова огня. Я-то сам не из простых буду, у меня отчим купец, за то меня власть уважает. А с народом я каждый день встречаюсь – то один покупщик чего расскажет, то другой. Знал я про Крутилину, хоть не видал никогда.

– Сами скажите, чего вам, бабушка, – говорю уважительно, а у самого жилки да поджилки так и трясутся.

– Хочу я, мил человек, горшок купить.

– Это завсегда пожал-те, горшков у меня много, мне их из гончарни возят.

– Так то глиняные, а мне чугунок нужен. Смекаешь?

      Как тут не смекнуть, не иначе как зелья варить, – думаю.

      Достал чугунный горшок, показал ей, повертела она его, и ставит на прилавок. А у меня тут мысль хитрая зародилась. Раз в жизни встретился с колдуньей, другого раза может, и не будет. Стал я ее обхаживать.

– Хороший горшок, бери, бабушка, для тебя не дорого будет.

– Да нету у меня денег, мил человек.

       Вот те и бабушка, вот тебе и Юрьев день! – думаю. Прикатила без денег. А попробуй, не отдай ей горшка, так век потом жалеть будешь. Стою, как городовой       – столб столбом, не знаю, что и сказать. Потом сообразил, что горшок-то у меня этот последний с брачком: на боку у него щербина имеется. Потому я его и не продал до сих пор. Но как отдать задарма? Не могу, хоть режь. Жалко. А делать нечего.

– Ну, хоть полушка имеется?

– Полушка есть.

      Карга достаёт из узелочка денежку и мне протягивает. А я знаю, что у колдунов из рук ничего брать нельзя, а то подберёшь то, чего не стоит подбирать, или болезнь, или напасть какую-нибудь. Поворачиваюсь к полкам, будто по делам, и тут взгляд мой падает на кацавейку. Беру я кацавейку в руки и давай трясти, будто пыль стряхиваю. Хороша вещица, бисером вышитая, да только чуть изнутри молью побита, да кривовато сшита – одна пола короче другой. Бабка как увидала одёжку красивую, аж затряслась. Взял я денежку с прилавка, а сам кацавееечку обираю, оглаживаю, трясу перед ней, как на ярмарке.

– Что, нравится? – спрашиваю. – Подарю за услугу.

– Ох, зубаст, сударь. Чего хочешь, проси.

      Тут я ей и говорю: люблю, мол, служанку, девку одну горничную, а она на меня глядеть не желает, помоги, бабушка Крутилина.

– А не пожалеешь потом? – прошамкала бабка беззубым ртом своим.

– А хоть и пожалею, да жить без неё не могу.

– Ладно, за уважение отплачу тебе. Вот тебе настоечка, угостишь любезную свою, она к тебе навек присохнет. В щи аль во что другое долей. Да вот только капельку своей крови добавь, и ладно всё станется.

– Вот спасибо, бабушка.