Клад Наполеона

Матвей ехал по своим делам, как вдруг увидел на углу молодую женщину с коробкой. Коробка закрывала ее лицо, но в фигуре женщины, в ее осанке было что-то неуловимо знакомое. На какое-то мгновение у него промелькнула дикая мысль – Матвею показалось, что это Надя, чудесным образом воскресшая…

Он тут же отбросил эту мысль и пригляделся к женщине.

Она попыталась махнуть рукой, чтобы остановить машину, не удержала свою коробку и уронила ее на тротуар.

И только тут Матвей узнал ее.

Широкие скулы, осыпанные мелкими веснушками, были мокры от слез, глаза необычного разреза покраснели…

Это была Вера, Надина двоюродная сестра, и она плакала.

Матвей остановил машину, выскочил из нее и бросился к Вере.

Она ползала на коленях, собирая разлетевшиеся бумаги, и ее узкие плечи тряслись от рыданий.

– Что с вами случилось? – проговорил Матвей, помогая ей собрать бумаги в коробку.

Вера отмахивалась, отталкивала его, продолжая плакать, как ребенок, отпихивающий взрослых, пытающихся его утешить.

«Ну что такое, – недовольно думал Матвей, – ну до чего несуразная девка. Все у нее не слава богу. То напивается в одиночку, то рыдает при всем честном народе! Рева-корова! Все, надоело!»

Он быстро подхватил все бумаги с тротуара, взял Веру за плечи и силой втащил ее в свою машину.

Сжав ее хрупкие, податливые плечи, Матвей почувствовал вдруг странное чувство к этой, видимо, очень несчастной девице. Когда он смотрел на нее издали, то думал о ней не слишком хорошо, а когда оказался близко, душа его сказала совсем другое.

– Что вы делаете? Что вы себе позволяете? – бормотала она, вяло отбиваясь. – Вы меня что – похищаете?

«Нужна ты мне!» – по инерции подумал Матвей, но тут же спохватился, что снова хамит ей, как в прошлый раз.

– Ага, и выкуп за вас потребую, – проговорил он, пытаясь насмешкой расшевелить ее. – Ладно, вы же куда-то собирались ехать? Говорите куда?

Вера молчала, и Матвей прикрикнул на нее:

– Да говорите же скорее, вон, видите, мы задерживаем движение!

Действительно, сзади ему уже сигналили другие водители.

Вынужденная резкость отрезвила Веру. Она огляделась по сторонам, как будто пробудившись от тяжелого сна, и проговорила:

– Поедем домой… ну, туда, в Надину квартиру. Вы же там были.

– Слушаю и повинуюсь, – проговорил он дурашливо, все еще не теряя надежды расшевелить девушку. – А вы пока можете привести себя в порядок… – и он, левой рукой выворачивая руль, правой достал из бардачка стопку бумажных салфеток.

Вера взглянула на себя в зеркало заднего вида и ахнула.

Она принялась салфетками вытирать слезы и размазанную по щекам тушь.

Матвей вздохнул облегченно: если женщина занялась своим лицом, значит, не все так плохо, и скоро она придет в себя.

Выждав на всякий случай еще несколько минут, он скосил на нее глаза в зеркале и спросил:

– Так все же, что с вами стряслось?

– Да, ерунда… – она небрежно отмахнулась. – Знаете, иногда обычное хамство способно совершенно выбить из колеи… Кроме того, я вспомнила, как умирала моя мама, и не выдержала…

Она невольно покосилась на картонную коробку, которую Матвей поставил на заднее сиденье.

– Это все, что осталось от моей прежней жизни… – Вера вздохнула, но этот вздох был уже почти спокойным. Так ребенок вздыхает со всхлипом, после безутешных рыданий успокоившись в материнских объятиях.

Матвей решил пока больше ни о чем ее не расспрашивать. Захочет – сама расскажет. А Вера думала, что она неверно выразилась. Та жизнь, чьи бумажные обрывки лежали сейчас в старой картонной коробке, была не прошлой, а позапрошлой. А вот потом настала прошлая – там, во Франции, с мужем. Теперь и ее нет. Настоящая ее жизнь Веру не радует. И что будет дальше?

Ладно, что бы там ни было, как могла твердо решила Вера, она сама выпутается из всех неприятностей. Надеяться можно только на себя.

Скоро они подъехали к Вериному дому.

– Можете меня не провожать, – сказала Вера самым светским тоном. – Спасибо, что подвезли.

Она взяла себя в руки и успокоилась. Теперь в ней ничего не осталось от той жалкой, измученной женщины, которая, горько рыдая, ползала по тротуару, собирая осколки своей разбитой жизни.

– Не говорите глупостей! Вы что – опять хотите все рассыпать? – Матвей подхватил коробку левой рукой, прижал ее к груди и последовал за Верой.

Они поднялись по лестнице, вошли в квартиру, Матвей поставил коробку на пол и недоуменно уставился на нее.

На улице он сложил в нее все бумаги в полном беспорядке, как бог на душу положит, и сверху оказалась очень тщательно выполненная копия старинной гравюры.

На этой гравюре в мельчайших подробностях была изображена весьма необычная шкатулка – бронзовая, богато инкрустированная слоновой костью и бирюзой, насколько можно было понять по черно-белому изображению. Крышку шкатулки покрывали странные узоры – резные спирали, словно затягивающие взгляд в таинственную глубину.

Но не эти узоры заставили Матвея остановиться в изумлении.

Его взгляд был прикован к ножкам шкатулки.

Они представляли собой четыре изящные бронзовые лапки – не то звериные, не то птичьи, с длинными, причудливо изогнутыми острыми когтями.