Клад последних Романовых

— Значит, у вас уже есть подозреваемый? — стараясь держать себя в руках и не выдать голосом кипящее внутри раздражение, поинтересовался Максим.

— Подозреваемый — да. Но у меня нет уверенности, что этот человек имеет отношение к смерти ваших родителей, — осторожно ответил Станислав Дмитриевич. Он вообще был осторожен в выражениях и знал цену словам. — Я вчера уже спрашивал вас, но возможно, от полученного шока вы не смогли как следует обдумать мои вопросы, а потому я спрошу еще раз. Максим Сергеевич, не было ли у ваших родителей неприятностей, возможно, им кто-то угрожал? Или вдруг возникали скверные предчувствия, или в последнее время вы не замечали в поведении ваших родителей ничего необычного? Может, какая-то нервозность, неожиданно поменявшиеся планы? Вдруг наметилась какая-то срочная поездка или всплыл какой-то давний знакомый, — предлагал варианты майор.

— Нет. Ничего такого не было.

— О семейных реликвиях и ценностях я уже спрашивал, не так ли?

— Так. И ничего такого у нас нет. Все семейные реликвии, какие уцелели после революции, были проданы в дни блокады.

— До революции ваша семья занимала в обществе видное положение?

— Да. Моя прапрабабка была фрейлиной, а прапрадед министром двора, — чуть раздраженно проговорил Максим, но вовремя спохватился. — Простите. Нервы на пределе, любая ерунда из себя выводит. — Нельзя давать волю эмоциям. Нельзя. Человек, не умеющий владеть собой, ничего и никогда не добьется в жизни. Эмоции помешают ему здраво мыслить, объективно оценивать ситуацию, реагировать. Одним словом, всегда и везде надо принимать решения умом, а не сердцем. Вот он один раз в жизни послушался этого самого сердца и в конечном итоге получил. Анька сразу не понравилась родителям, и мама просила его хорошенько обдумать свой выбор, не спешить со свадьбой. Но он, ослепленный «страстью» молодой идиот, не послушался, и вот результат. Стало так больно и горько, так тяжело от навалившихся на него несчастий, что Максим не удержался и, проявив презренную слабость, тяжело вздохнул, потер лицо ладонью, словно стараясь стереть навалившуюся тоску.

Станиславу Дмитриевичу парня было жалко. Впрочем, какой он парень? Мужчина. Чуть младше, чем он сам. И, тем не менее, в одночасье потерять обоих родителей — это тяжелый удар для любого. Еще вчера успешная, благополучная семья перестала существовать. А ведь у Панова даже детей нет, если бы были, он бы не чувствовал себя так одиноко. Хорошо хоть женат. Майор с сочувствием взглянул на бледного, с глубокими синими тенями на лице человека. Панов поймал его взгляд и тут же постарался взять себя в руки. Молодец. Сильный парень, не рохля, не размазня. Не пропадет, с уважением и симпатией заключил майор.

Собраться Максиму помог полный мнимого сочувствия взгляд майора. Ему стало стыдно за то, что не сдержался и показал этому двуличному, продажному менту свою слабость. Ну уж нет! Сопли распускать он будет дома, а сейчас надо хоть что-то выяснить. Но майор его опередил:

— Возможно, у вашего отца были неприятности на работе, финансовые проблемы? Конфликт с компаньонами?

— Ни о чем таком мне не известно. Но если это поможет следствию, я попытаюсь выяснить.

— Поможет. Только будьте осторожны. Постарайтесь сделать это ненавязчиво, между прочим. Мы со своей стороны эту версию тоже проверим, — пообещал майор. У него не было оснований подозревать младшего Панова в убийстве родителей, а потому он счел возможным проявить определенную откровенность в разговоре.

— Значит, вы считаете, что тот, кто издевался над родителями перед смертью, пытался выбить из них какую-то важную информацию?

— Возможно.

Следственный комитет Максим покидал с твердой уверенностью, что добросовестного расследования не будет. Он не доверял таким сладкоголосым деятелям, как этот лощеный майор с замашками модного адвоката.

Глава 3

Март 1918 г. Тобольск