Клад последних Романовых

Комната была светлой, чистой и по-спартански обставленной. Стол, кровать, шкаф, два стула. Видимо, после ареста матери все лишнее пришлось продать, размышлял, оглядываясь, Демьян Григорьевич. Даже занавесок на окнах не было. Но чистота в комнате была безупречная.

— Я вас слушаю, — немного неуверенно проговорил Иннокентий сипловатым ломающимся голосом.

— Сперва я представлюсь. Будников Демьян Григорьевич.

— Кобылинский Иннокентий, — протягивая в ответ руку, произнес мальчик.

— Я к вам из Свердловска приехал, — непривычно смущенно рассказывал Демьян Григорьевич, неуютно ему было под взглядом ясных, искренних глаз этого мальчика.

— Из Свердловска? — чуть нахмурившись, переспросил Иннокентий.

— Да. Туда вашу маму перевели из Рыбинска.

— Маму! — В этом крике было столько любви, тоски, надежды, что у Демьяна Григорьевича чуть не впервые в жизни сердце от жалости заныло.

— Да. — «Вот ведь теперь и не знаешь, как сказать», — морщился от смущения Демьян Григорьевич.

— Что с ней, где она? Я везде писал, но мне никто ничего не говорит, никто не отвечает!

— Сядь, Иннокентий, — проговорил Демьян Григорьевич, не глядя на мальчика. — Сядь.

Наверное, мальчик по этому тону уже обо всем догадался. Он молча подошел к столу и тяжело, как старик, опустился на стул.

— Мамы твоей больше нет, — как можно мягче, осторожнее произнес Демьян Григорьевич.

— Это правда? Откуда вы знаете? — неожиданно резко, требовательно воскликнул Иннокентий.

— Я был там. Я знаю, — тихо проговорил гость. — Она очень тебя любила и до последнего думала о тебе. Всегда о тебе, — добавил он и не соврал.

Иннокентий сорвался со стула, подбежал к окну и прижался к косяку, спрятал лицо и беззвучно заплакал. Только подрагивающие плечи выдавали его состояние.

— Прости. И вот еще, это ее крестик. Она просила, если смогу, передать. — Демьян Григорьевич порылся за пазухой и вынул оттуда простенький золотой крестик на цепочке. Крестик действительно принадлежал Кобылинской. Только она ему, разумеется, ничего не давала, сам сорвал, когда однажды с допроса волок, уже незадолго до расстрела.

Он подошел к мальчику, вложил в его руку крестик и отошел назад к столу.

Тяжело дался этот день Демьяну Григорьевичу, ох тяжело. Находиться рядом с этим светлым, доверчивым, одиноким ребенком, чью мать они так жестоко и бесчеловечно истязали, оказалось даже для его очерствелого, малочувствительного сердца сущей мукой. Но выдержал, справился.