Клад вечных странников

— Конечно. Ведь это все, что осталось от моего брата. Странно, как я могла забыть? Как я могла забыть?!

Сокрушенно бормоча, она вышла на крыльцо. Мальчик шагал следом, ничего не видя, кроме узкой черной шкатулки, которую держал в руках.

На крышке было что-то выпуклое, словно бы узор. Потер его пальцем, поскоблил ногтем, потом нашарил в кармане платок и, послюнив краешек, начал сильно тереть. Тускло блеснул серебряный восьмиконечный крест: одна полоска наискосок.

Мальчика словно ударило в сердце! Крепко держа левой рукой за основание шкатулки, правой взялся за крышку и сильно повернул.

Он сам не знал, что и почему делает; не представлял, что сейчас произойдет, однако ничуть не удивился, когда крышка неохотно подалась и пошла наискосок.

Задыхаясь, взглянул в образовавшуюся щелку.

Там еще одна крышка — плоская, тоже черная. А до нее как добраться?

— Что ты делаешь? — вскрикнула, обернувшись, Антонина Васильевна. — Не надо, сломаешь! — Потом громко ахнула: — Открыл?! — И тут же замолчала, словно онемела.

Зажмурившись от непонятного страха, мальчик дрожащими руками все резче и резче поворачивал верхнюю крышку. Она шла, послушно шла — и вдруг встала.

Он открыл глаза и увидел, что крышка и основание образовали правильный крест. В это самое мгновение раздался чуть слышный щелчок, и плоская нижняя крышка раздвинулась, открыв взору…

Нет, его не ослепило сверканье драгоценных каменьев. Впрочем, мальчик о них и не думал в эту минуту.

— Баба, смотри, что я нашел! — закричал он, срывая голос, и выхватил со дна шкатулки что-то шуршащее, похожее на полупрозрачную бумагу, в которую в магазине заворачивают масло.

Бабушка замотала головой, глядя со страхом:

— Убери! Положи на место!

Но он, зажав шкатулку под мышкой, осторожно развернул свиток.

В сенях было слишком темно, ничего не видно. Шагнул на крыльцо, всмотрелся…

Это пергамент, конечно же, это пергамент. А на нем… Буквы, что ли? «Н, рд, рiв, рк, рмд…» Буквы! По две, по три вместе, странные, кривенькие какие-то… Старинные буквы! Конечно, это шифр — путь к кладу. У Эдгара По в рассказе «Золотой жук» цифровое кодирование, у Конан-Дойля в «Пляшущих человечках» — знаковое, а здесь — буквенное. Лучше бы цифровое, конечно, тогда он бы запросто разгадал шифр, ведь учителя говорят, что у него острый, как бритва, математический ум. Но ничего, разгадает и буквы!

— Боже мой! — тихо сказала бабушка, осторожно беря у него пергамент и вглядываясь в переплетение значков. — Ничего невозможно понять!

Мальчик прижал к груди пустую шкатулку и снова зажмурился, не в силах вынести этого ощущения счастья, этой вспышки восторга, этого аромата тайны, который вдруг овеял его с головы до ног…

Он еще не знал, что будет дышать этим ароматом почти пятнадцать лет. Именно столько времени ему потребуется, чтобы прочесть шифрованное письмо.

* * *

— Что-то задерживаются ребята!

Ирина суматошно вскинула голову, с усилием разлепив глаза. Ой, да она, кажется, уснула! Только присела на обочине отрытой полосы передохнуть, потом откинулась на спину, чтобы распрямить ноющие плечи, нечаянно закрыла глаза — и уснула, будто умерла на месте. Конечно, вторые сутки практически без сна, это кому выдержать?

И сколько она так спала, интересно знать? Наверное, долго. Неподалеку, прямо на траве, полулежат Петр, Сергей, Маришка, бабки. Дед Никифор перебирает лестовки, задумчиво поглядывая в сторону леса. Тут же, на траве, раскинуто несколько белых скатертей, на них кринки, хлеб, стаканы и даже заткнутая газетной пробкой бутылка с темно-коричневой слюдянистой жидкостью: видимо, старухи выставили для поднятия боевого духа настойку, как наркомовские сто граммов. Правда, в стаканах белеет молоко, а не эта огненная вода. Тут же стоит большая кастрюля, из которой поднимается пахнущий картошкой парок. Шмат сала располосован на аккуратные ломтики, копченая колбаса, банки с тушенкой — провианта на целый полк! Но разве мыслимо притронуться к еде в минуты и часы такого напряжения, который переживает каждый из них?

Ирина с болью зажмурилась снова, только теперь совершенно осознав одну простую истину: взяв за себя ответственность за деревню, за всех этих старух с их коровами и козами, за этого странноватого и, чего греха таить, порою страшноватого столетнего деда, они обрекли себя на общую с ними со всеми судьбу. Уже нельзя устало свесить руки и простонать: все, мол, не могу больше, я хочу домой и пропади все оно тут пропадом! Нельзя и невозможно. Позади болото, впереди пожар. А там, дальше, за пожаром?.. У Ирины вдруг возникло чувство, будто вся земля, и родимый Нижний Новгород, и все, что за ним, Москва, Россия, вообще весь мир, странным образом съежились, словно шагреневая кожа, уменьшились до размеров этих несчастных Вышних Осьмаков, а в каждом из сидящих здесь невероятным образом воплощены сущности десятков и сотен миллионов людей. Они — словно персонажи какого-то фантастического рассказа, все, что осталось от землян, и именно им предстоит вновь освоить и заселить выжженную планету.