Кладбище для однокла$$ников (Сборник)

– Неправда. Кроссовки новые, шнурки – тоже. Посмотрите все: на шнурках темные следы от дырочек, они сдвинуты со своего места, там, где сначала притерлись.

– Ну, вынимал, какая разница… Я сушил…

– Неправда. Просто веревочки, которую вы раздобыли, явно не хватило, и вам пришлось использовать свои шнурки. И вы не успели их вставить – так и вышли в коридор. Я запомнил. Кстати, веревочку ту нашли – в присутствии понятых… И последнее, Мустафа, наш работник видел мокрый след у вашей двери. Так, Мустафа?

– Да, господин Распорядитель. Я делал приборку, вымыл утром полы, а потом увидел след, еще подумал: будет пятно, будет нехорошо.

– Шлепанцы вы замочили в душе. Вполне естественно… – заметил Борис Всеволодович.

– Что – нельзя мыться? – сурово спросил Алиев. Глаза его пылали ненавистью.

– А зачем вам понадобилось выходить из душа? Убийство произошло где-то в восемь пятьдесят. А вы в это время мылись.

– Да, мылся. Но не выходил!

– А если я скажу, что вас видели, когда вы в это время стучались к Шевчуку?

Азиз устало покачал головой, вытер пот.

– Хорошо, я скажу, как было дело. Я включил воду, потом вспомнил, что надо попросить сигарет – для Анюты.

– Она просила?

– Я сам хотел попросить. У нее были плохие сигареты…

– Анна, – Распорядитель повернулся к непрестанно всхлипывающей девушке, – вам действительно нужны были сигареты?

Сквозь ладони Анюта промычала:

– Я не помню, я ничего не помню…

Азиз продолжил:

– Я зашел и тут увидел кровь. Я испугался и тихо ушел…

– Допевать свою песню?

– Я очень испугался и подумал, что лучше всего вести себя так, будто ничего не знаешь…

– А чтобы не дрожал голос, включили магнитофон с предварительно сделанной записью.

– Эта запись – фальшивка! – гневно выпалил Азиз. Руки его комкали пустоту, его потрясала крупная дрожь, усилием воли он сдерживался, но тщетно.

– Этим займется экспертиза… Она найдет и новые доказательства, не только отпечатки пальцев, которые вы старались уничтожить в комнате убитого.

Воцарилась угрюмая, серая тишина, которая всегда существует только в самой беспросветной, гнилой и подлой ситуации, когда все слова уже высказаны, в душе – затоптано и загажено, и ты задыхаешься, изнемогаешь, даже когда открыты настежь все окна и двери… Ведь всё черное, что снаружи – оно внутри…

И старый, пожелтевший в одночасье Азиз Алиевич вдруг вспомнил себя босоногого, и может, мелькнуло в зацепках памяти былое, – непременно светлое, но отжившее, отмершее, исчезнувшее, как лепестки отцветшего сада, белыми монетками усеявшего черную землю, – и сгинувшего.

А может, привиделся не сад, а то страшное, темное, с чьим-то надрывным долгим криком, разрывающим уши – похороны матери…

А может, и не ворошил в памяти былые куски и обломки прошлого, а просто изнемогал под чужими липкими взглядами, под напирающей, готовой разорвать и раздавить силой… И как воздух из-под сжимающихся пальцев, ускользала, уходила его судьба…

– Заткнись! – грубо сказал он, когда Анюта вновь принялась всхлипывать и подвывать. – Больше десяти лет не получишь!

– Что?! – Она задохнулась, вытаращила глаза, полные слез. – Что ты сказал?! Да ты убийца, и магнитофон, и всё, и шнурки твои, и окно открывал!.. Убийца! Убийца! Как ты жесток!

– Уймите эту дуру, – глухо произнес Азиз. В прищуре его глаз уже не сверкала ненависть, твердые складки на лице заметно одрябли; все увидели, что перед ними сидит старый и уставший человек. Он безвольно сложил руки на коленях, вздохнул, обреченно и тяжко, потом выпрямился в кресле и так и замер в этой позе.

– Я должен был его убить, – ровным голосом произнес Азиз. – По законам наших отцов я должен был отомстить.

Мигульский с циничной деловитостью полез за блокнотом.

– Спрячь, писака! – не глядя, бросил Азиз.

Эд смешался, пожал плечами, но блокнот убрал.

– Я человек немолодой, мне уже терять нечего. И, тем более, я потерял сына… В молодости я полюбил одну девушку. Она – аварка, я – осетин. И, как бывает, нас разлучили, запретили встречаться. Ее увезли, как сказали, от позора, куда-то в далекий аул, тут же выдали замуж за какого-то старика. Потом я узнал, что она родила сына, а еще через некоторое время я получил от нее письмо. Она написала, что это мой сын. Я был счастлив, я имел сына, в жилах которого течет моя кровь… Потом она переехала в город, муж ее умер, а я к тому времени уже был женат, имел трех дочерей. Мы снова встречались с ней, мальчик вырос, я подружился с ним, но ни я, ни она пока не открывали ему тайны рождения. И вот подошло время служить в армии. Я мог бы сделать, чтобы мой сын не служил, мне это ничего не стоило. Но сын ушел на призывной пункт и попросился в Чечню. Когда я прощался с ним, хотел открыть ему тайну, но мать сказала, давай лучше после армии. Потом его привезли в цинковом гробу… Моего мальчика…

Голос Азиза впервые дрогнул, но он тут же справился с волнением.

– И он попал в роту Шевчука? – быстро спросил Распорядитель.

Азиз перевел дыхание, тяжко посмотрел на Бориса Всеволодовича.