Кладбище домашних животных

Она разрешила ему внести в дом ее мешок с конфетами – свидетельство почти беспрецедентного доверия, – а Луис размышлял над их разговором. При мысли о смерти Черча дочь ударилась в истерику. Но мысль о смерти старенькой Нормы Крэндалл восприняла совершенно спокойно. Как нечто само собой разумеющееся. Как она там говорила? Еще один приступ, и еще один, и еще, а потом… бац!

В кухне никого не было, но Луис слышал, как Рэйчел ходит наверху. Он положил на стол мешок с конфетами, доверенный ему Элли, и сказал:

– Бывает по-разному, Элли. У Нормы был очень слабый сердечный приступ, и мне удалось сразу оказать ей помощь. Не думаю, что ее сердце пострадало. Просто она…

– Да, я знаю, – чуть ли не весело перебила Элли. – Но она уже старая и все равно скоро умрет. И мистер Крэндалл тоже. Папа, можно мне съесть яблоко перед сном?

– Нет, – сказал Луис, задумчиво глядя на дочь. – Иди чистить зубы, малышка.

Неужели кто-то и вправду считает, что понимает детей? – подумал он.

Когда Луис с Рэйчел уложили детей и сами легли в постель, Рэйчел тихо спросила:

– Элли тяжело это перенесла? Она расстроилась, Лу?

Нет, подумал он. Она знает, что старики периодически умирают, как знает, что надо выпустить из рук кузнечика, когда он начинает стрекотать, и что если, прыгая через скакалку, собьешься на тринадцатом прыжке, твоя лучшая подруга умрет… как знает, что могилы на кладбище домашних животных нужно располагать концентрическими кругами.

– Нет, – сказал он. – Она держалась молодцом. Давай спать, Рэйчел, ладно?

В ту ночь, когда они спали у себя дома, а Джад не спал у себя, снова ударил мороз. Ближе к утру поднялся сильный ветер и сдул с деревьев почти все оставшиеся листья – уже совсем бурые, неинтересные.

Ветер разбудил Луиса, он приподнялся, опираясь на локти, сонный и плохо соображающий. Со стороны лестницы доносились шаги… медленные, шаркающие шаги. Паскоу вернулся. Только теперь, подумал Луис, прошло два месяца. Когда откроется дверь, его взору предстанет разлагающийся кошмар в заплесневелых спортивных трусах, с огромными дырами на тех местах, где от костей отвалилась плоть, с мозгом, превратившимся в кашу. И только глаза будут живыми… яркими и живыми. На этот раз Паскоу не скажет ни слова – сгнившие голосовые связки уже не способны производить звуки. Но глаза… Паскоу позовет его взглядом.

– Нет, – выдохнул Луис, и шаги стихли.

Он встал с кровати, подошел к двери открыл ее оскалился, чувствуя одновременно страх и решимость. По спине пробежал холодок. Сейчас он увидит Паскоу, застывшего перед дверью с поднятыми руками, словно мертвый дирижер, готовый дать сигнал к первым грохочущим тактам «Вальпургиевой ночи».

Ничего похожего, как сказал бы Джад. В коридоре было пусто… и тихо. Слышался только вой ветра с улицы. Луис вернулся в постель и заснул.

21

На следующий день Луис позвонил в реанимационное отделение окружной больницы Восточного Мэна. Ему сказали, что состояние у Нормы по-прежнему критическое; но так всегда говорят обо всех пациентах в первые сутки после сердечного приступа. Однако доктор Уэйбридж, лечащий врач Нормы, выразил Луису искреннюю признательность.

– Все шло к инфаркту, но обошлось, – сказал он. – Рубцов нет. Теперь она ваша должница, доктор Крид.

В конце недели Луис заехал в больницу с букетом цветов и обнаружил, что Норму уже перевели в обычную двухместную палату – хороший знак. Ее как раз навещал Джад.

Норма обрадовалась цветам и попросила сестру принести вазу. Потом велела Джаду налить воды, поставить в вазу цветы – причем не как-нибудь, а красиво – и разместить их на столике в углу.

– Мамочка явно чувствует себя лучше, – пробурчал Джад, в третий раз меняя местами цветы в букете.

– Не умничай, Джадсон, – сказала Норма.

– Да, мэм.

Наконец Норма повернулась к Луису.

– Хочу сказать вам спасибо за все, что вы сделали, – застенчиво проговорила она. Эта застенчивость была очень искренней и оттого вдвойне трогательной. – Джад говорит, вы спасли мне жизнь.

Луис тоже смутился.

– Джад преувеличивает.

– И вовсе я не преувеличиваю. – Джад прищурился, глядя на Луиса, и почти улыбнулся. – Луис, а мама тебя не учила, что нехорошо отмахиваться, когда тебе говорят спасибо?

Мама ему ничего такого не говорила, во всяком случае, Луис не помнил, но однажды она сказала, что ложная скромность – это полпути к гордыне.

– Норма, – сказал он, – ничего особенного я не сделал, просто выполнил свой долг врача.

– Вы хороший человек, – ответила Норма. – А теперь сделайте милость, уведите отсюда это чудовище, и пусть он угостит вас пивом. Мне опять хочется спать, а я никак не могу его выгнать.

Джад тут же вскочил со стула.

– Черт возьми! Луис, быстрее пойдем. Пока она не передумала.