Кладбище с вайфаем

Очень многие суть победы (не войны, а именно победы) видят в том, что некие “мы” (тут взвинченные разговоры и надписи про “дедов” и “ветеранов” имеют заведомо второстепенное значение) победили не столько немецкий фашизм, сколько немецкий фашизм. “Мы” победили фашизм иностранный, европейский, западный, повесив на Рейхстаг свое знамя. А потому “мы” обрели полное историческое право на собственный, наш. Это право победителя. По этому же праву “мы” можем назначать фашистами или антифашистами кого захотим. На одних мы навесим полосатые ленточки, и они будут антифашисты. К другим мы прицепим свастики, и они будут фашистами.

Точно как в дворовых играх моего послевоенного детства, когда “воюющие” делились на “наших” и на “немцев”. “Немцами” никто особенно быть не хотел, а потому в немцы отправляли самых слабых и сопливых. Те же, кто был посильнее да побойчей, были, конечно же, “нашими”.

* * *

А как быть с оскорбителями чувства юмора? С оскорбителями чувства собственного достоинства? Чувства стиля? Чувства меры?

* * *

Помню, что в семидесятые годы в каком-то из тогдашних издательств (кажется, в издательстве “Мысль”) выходила серия иллюстрированных определителей животного мира нашей необъятной родины. Они назывались соответственно “Птицы СССР”, “Рыбы СССР”, “Млекопитающие СССР” и так далее.

Мне посчастливилось приобрести книгу с названием “Гады СССР”. Потом я ее кому-то подарил.

Вот, вспомнил…

* * *

“Ну что, слабо сарай-то поджечь? Ссышь, небось, что мамка заругает?” — говорил не раз и не два дворовый негодяй Витька Леонов умственно отсталому Жене, человеку по годам уже взрослому, а по развитию — примерно девятилетнему.

Женя, человек добросердечный и немногословный, все отмалчивался и лишь улыбался.

А однажды он все-таки взял и поджег сарай. Сарай быстро потушили. И Женю, конечно, быстро поймали, да не очень-то он и скрывал свой подвиг.

Призвали к ответу, конечно, и Витьку. Потому что многие слышали во дворе, как он постоянно подзуживал дурачка-Женю.

“А я-то при чем? — орал Витька и вырывался. — Я виноват, что ли, что он шуток не понимает!”

Так, вспомнилось что-то вдруг.

* * *

Если совсем коротко, то скажу лишь, что в моем детстве шутили примерно так:

“Дяденька, дай рупь, а то щас плюну тебе прямо в глаз и сифилисом заражу!”

* * *

По поводу дискуссий на темы других дискуссий, — состоявшихся или предполагающихся, — а также разговоров о том, надо ли или не надо в принципе вступать в дискуссии с теми или иными видными или не очень деятелями, так сказать, культуры или, допустим, общественной мысли, неизбежно возникают полузабытые картины далекого дворового детства.

Например, такая:

— Привет!

— Привет!

— Чо делаешь?

— Да ничего…

— Пошли на пустырь!

— А чего там делать?

— Как чего делать? Говном кидаться.

— Это зачем?

— Ну как зачем! Кто в кого сколько раз попадет.

— Да не, не хочу.

— Боишься, что ли?

— Да нет, не боюсь. А просто неохота.

— Боишься, боишься…

Ну, в каком-то смысле — да.

* * *

Вот что такое, например, “иностранный агент”?

“Это мировая практика”, — говорят те, кто ввел в обиход это понятие. “А вот в мировой практике тоже, — говорят они, — есть такое юридическое понятие”.

Может быть, и есть такое понятие в мировой практике. Но если и так, то в мировой практике это словосочетание звучит совершенно нейтрально. Потому что историческая практика у этой “мировой практики” совсем другая.

Возможно, что наши законотворцы механически и бездумно скалькировали эту формулу все из той же заграницы, откуда они во все времена тащили и все остальное, включая коммунизм и фашизм. А откуда бы еще? Как будто бы они могут что-нибудь придумать сами.

Но даже им невозможно не знать и не понимать, какие отчетливо зловещие коннотации проглядывают сквозь эту “мировую практику” в контексте отечественной истории двадцатого века!

Хотя кто их знает! Может быть, они все и забыли, с них станется. Забывать историю они мастера.

Но ведь понятно же, что для постсоветского обывателя “иностранный агент” не может означать ничего кроме того, что речь тут идет о шпионах!

Образ шпиона, то есть буквально иностранного агента, за многие десятилетия нескладно вылепленный ворохами одинаковых, как яйца по рубль тридцать за десяток, шпионских романов, повестей и кинофильмов советского времени, намертво впечатался во внутреннюю сторону черепной коробки советско-российского человека. Темные очки, заграничный фотоаппарат, клетчатый пиджак, “сшиты не по-русски широкие штаны”, “карта укреплений советской стороны”, нездешний акцент (“Скажи мне, бабушька, гдье здьесь военний завод? Я дольжен там немножко навредить. Я дам тебе за это банка вкусний кока-коля и жевательний резинька”).

Вот вам и весь “иностранный агент”.

Ах, вы имели в виду совсем не это? Совсем другое вы имели в виду? Вы в недоумении от неадекватной реакции, от того, что граждане, на которых навешивают “желтую звезду” “агента” реагируют на это столь нервозно? Ну надо же, какие нервные люди пошли! Слова уже нельзя сказать!

* * *