Кладбище слонов

Я знал многое из того, о чем не следует знать (даже больше, чем необходимо), хотя с уважением отношусь к «детекторам лжи» и «сывороткам правды». Дело в том, что свое подлинное имя я храню за семью замками. Известно ли вам, что полиграф Килера[4] можно обмануть не менее чем семнадцатью способами? С середины двадцатого века его так и не усовершенствовали.

Лента вокруг грудной клетки и датчики потовыделения, присоединенные к подушечкам пальцев, могли бы дать чудесный эффект, но эти хитроумные устройства покуда никем не созданы. Возможно, именно сейчас над усовершенствованием «детектора лжи» бьются несколько институтов, хотя результатов пока что-то не видать. Я могу сконструировать такой «детектор», который никому на свете не удастся обмануть,— но сведения, добытые с его помощью, в суде по-прежнему будут цениться невысоко. Другое дело — психотропные вещества. Впрочем, они тоже не всемогущи. Например, патологический лжец способен не поддаться амиталу или пентоталу. Под силу это и человеку, невосприимчивому к наркотикам.

Но что такое «невосприимчивость к наркотикам»?

Вам когда-нибудь приходилось искать работу и проходить тестирование на уровень интеллекта.и смекалку? Уверен — приходилось. Сейчас каждый с этим сталкивается (кстати, результаты всех тестов поступают в Центральный). Постепенно вы к этому привыкаете, приобретая качество, которое психологи называют «невосприимчивостью к тестам». То есть вы заранее знаете правильные ответы.

Да, именно так. Вы привыкаете давать ответы, которых от вас ожидают, и осваиваете некоторые приемы, позволяющие выиграть время. Вы утрачиваете страх перед тестами, сознавая, что можете предугадать все ходы противника. Невосприимчивость к наркотикам — явление того же рода. Если вы не боитесь «сыворотки правды» и если раньше вам приходилось испытывать на себе ее воздействие — вы ей не поддадитесь.

— Я задал вопрос. Отвечайте, черт побери!

Я всегда считал, что страх боли, подкрепляемый самой болью, неплохо развязывает язык. Теперь я решил испробовать это на практике.

Встав спозаранку, я приготовил завтрак. Налил стакан апельсинового сока и потряс старика за плечо.

— Что за черт...

— Завтрак,— сказал я.— Выпей.

Он осушил стакан. Потом мы отправились на кухню и сели за стол.

Глядя на меня поверх яичницы, он буркнул:

— Будет время — заглядывай ко мне. Слышь?

— Загляну,— пообещал я и с тех пор наведывался к нему несколько раз, потому что старик мне понравился. За беседой, длившейся все утро, мы осилили три кофейника.

Когда-то он служил врачом на флоте, и практики у него было хоть отбавляй (позднее он извлечет из меня несколько пуль и сохранит это в тайне). Кроме того, он был одним из первых астронавтов. А сейчас, по его словам, ему хотелось быть просто опустившимся старикашкой. Впоследствии я узнал, что лет за шесть до нашей встречи у него умерла от рака жена. Он бросил медицину и стал отшельником.

Мы с ним и сейчас дружим, но все-таки я не открываю ему, что он дал приют самозванцу, подделавшему свою родословную. Я мог бы рассказать ему все как на духу, ведь он из тех, на кого можно положиться. Но я не вправе взваливать на его плечи моральную ответственность за мои темные дела.

Так я стал человеком, которого нет. Хотя при этом у меня появилась возможность стать кем угодно. Сущий пустяк: составить программу и ввести ее в Центральный. Сложнее было другое: раздобыть средства к существованию.

Для этого требовалась работа. Причем такая, за которую хорошо платят. Я привык жить, как мне нравится, idest[5] красиво. Это условие значительно сузило сектора поиска и вынудило меня отказаться от множества профессий, которые не противоречат закону. Но я мог обеспечить себя надежной легендой, устроившись на работу по любой специальности, которая не вызывала бы у меня скуки. В конце концов я так и поступил.

Я сообщил Центральному о своей безвременной кончине, и он покорно проглотил «липу». Поскольку родственников я не имел, мой переход в мир иной никому не причинил хлопот.

Все свое имущество я превратил в наличные и набил ими карманы. Затем я создал себе новую биографию.

Выработал множество привычек, этаких причуд, свойственных каждому человеку.

Жил я на борту «Протея», стоявшего на якоре у побережья Нью-Джерси, под прикрытием островка. «Протея» тоже не существовало в природе.

Я трудился не покладая рук и преуспел, став одним из самых удачливых «солдат удачи» на свете.

Я серьезно занялся дзюдо. Как известно, есть три школы этой борьбы: кодокан — чисто японский стиль, будоквай и школа Французской федерации. Два последних стиля похожи на первый, но отличаются более жесткими подсечками, бросками и захватами. Создатели этих школ понимали, что «чистый» стиль был выработан для низкорослых бойцов, в нем главная роль отводится быстроте и точности движений. Поэтому они попытались приспособить базовую технику для рослых спортсменов, допустив применение силы в ущерб точности.