Кладбище ведьм

Тварь, шлёпая по дымящейся жидкости, бросилась Грибову наперерез, когда он оказался около детского столика и подхватил пластиковое голубое ведёрко. Ноги твари дымились. Она хромала.

— Иди сюда! Нет смысла сопроти…

Её пальцы ухватили Грибова за край свитера, но он рванулся, выскользнул. Сзади как будто звонко и хищно клацнули зубы. Грибов подбежал к большому ведру, зачерпнул жидкости — и вот тут уже обернулся и плеснул химию на лицо оказавшейся совсем рядом твари.

Он видел её белые глаза с крохотными точками зрачков. Видел зубы. Искажённое яростью лицо. Глубокие морщины. Окровавленные кусочки старой кожи.

Всё это в миг исчезло в густом едком пару, стёрлось.

Тварь отпрянула, хватаясь руками за обожжённое лицо. Заверещала от боли, и следом заверещали те, кто протягивал руки сквозь разбитое окно.

Грибов же, не раздумывая, на изломе дыхания, зачерпнул ещё жидкости, плеснул, зачерпнул, плеснул, раза три или четыре, не целясь, но попадая.

Крик перешел в пронзительный болезненный вопль. Оксана, как ослепшая, метнулась в одну сторону, ударилась головой и руками о стену, оттолкнулась, бросилась к в сторону Грибова, поскользнулась на влажном полу, нелепо упала, взмахнув руками. А Грибов, не замедляясь ни на секунду, хотя сердце колотилось так, будто сейчас сорвётся с резьбы — подбежал, вылил сверху, вернулся к ведру, зачерпнул, вылил.

Он видел, как с кривых суставов твари сползает кожа, а под кожей пузырится кровь вперемешку с чем-то жёлтым, вязким. Тварь уже не орала, а тихонько постанывала, суча ногами. Люди на улице тоже постанывали. Руки исчезли.

В какой-то момент Грибов остановился, тяжело дыша. Он подумал, что прямо сейчас рухнет рядом с тварью в дымящуюся кислоту и больше никогда не поднимется. Но в тоже время думал о Наде и Наташе, о том, что хочет выбраться из этого дома, умыться снегом, вздохнуть нормальный морозный воздух. Хочет жить.

— Ну-ка, давай-ка… — Грибов склонился над тварью, замотал руки в рукава свитера, ухватился за переплетение конечностей и раздвинул их, обнажая лицо.

Глаз не было — это он увидел сразу. Глазницы слиплись и пошли чёрными пятнами. Губы разъело. Щеки провалились внутрь. Тварь уже не выглядела страшной. Скорее — испуганной и беспомощной.

— Видишь, как бывает, — пробормотал Грибов, всё ещё пытаясь отдышаться. — Растила оболочки, как капуста, а потом пришёл повар и содрал их все, до кочерыжки.

Ему так понравилась эта нелепая метафора, что Грибов рассмеялся, прямо так, склонившись над умирающей тварью, ей в лицо.

Тварь всё ещё тихонько подвывала. Грибов достал из-за пояса нож и с силой воткнул лезвие в шею твари — как недавно проделал тоже самое с сутулым.

Тварь вскрикнула и сразу же замолчала. Конечности обмякли, ноги вытянулись. За окном тоже стало тихо, и в этой тишине Грибов услышал, как колотится его сердце.

Он поднялся, подошёл, прихрамывая, к окну. Увидел людей, бредущих прочь от дома к забору. Никто не оглядывался, никто не смотрел на Грибова. Парень в инвалидном кресле свернул за угол, оставив на снегу две извилистые дорожки следов от колёс.

Минуты через полторы люди разошлись, их больше здесь не было, будто закончилось дивное представление, после которого не стоило задерживаться.

Морозный воздух обжигал разгорячённое лицо. Грибов обернулся, почему-то ожидая увидеть тварь живой и невредимой. Так ведь всегда бывает, да? Но бывшая Оксана всё ещё лежала в луже кислоты, мёртвая.

Тогда он отворил окно, счистил осколки, перебрался через подоконник и спрыгнул на улицу.

Наклонился, зачерпнул снег ладонями и растер лицо и руки. Какое облегчение. Потом заковылял через двор к калитке. Скрываться-то бесполезно. Вышел на улицу. Домики по обеим сторонам дороги стояли тихие и темные. Нигде не горел свет, будто никому не было дела, что происходит за пределами их собственных спален и дворов.

Завтра эти люди проснутся и отправятся по своим делам, проживать собственные жизни. Кто-то из них придет к Наде с очередной просьбой помочь, погадать, вылечить. Оставит на полке в прихожей деньги, которые Надя потом быстро уберет в кошелек. Люди выйдут за калитку и забудут, где они только что были. Потому что всем вокруг наплевать. Лучше вообще не соваться за заборы этих темных и тихих домиков. Никогда.

Глава двадцатая

Крыгин растянул губы в усталой, недоброй улыбке.

— Наденька, а что ты там вообще делаешь? — мягко поинтересовался он. — Тебе не холодно? Зачем вообще выходить из дома. Такой мороз?

Ей действительно было чертовски, невыносимо холодно.

— Я… — Надя запнулась, помотала головой. Казалось, что краем глаза она видит размытый силуэт дочери

настоящей ли дочери?

— Я хотела зайти к соседям, посмотреть… Познакомиться. Мне кажется… показалось…

— В такое время?

— Сидеть одной дома тоже как-то невесело, — пожала плечами Надя. — Вы же знаете, вся измоталась от ожидания. Хотелось куда-нибудь выскочить.

— Босиком. В платье. Ты в порядке? Я, если позволишь, волнуюсь.

У него в руках был топор, а у ног лежало окровавленное тело. О каком волнении вообще речь?

— Вам ли волноваться. Вы человека убили.