Кладезь бездны

– Мы поедем в Ракку, – решительно встрепенулась Мараджил. – И ты, Якзан, поедешь со мной.

Она резко обернулась и смерила сумеречника взглядом.

– Будешь при мне, – сквозь зубы процедила парсиянка, сжимая и разжимая пальцы на рукояти кинжала. – Ты ведь не бросишь детей своего господина, правда, Якзан?

Лаонец смотрел на нее с непроницаемым лицом.

– Не бросишь, – удовлетворенно прошипела Мараджил. И рявкнула: – Ну, тварь?! Отвечай, я сказала!

И хищно обернулась к мальчишкам. Те глядели на нее, разинув дрожащие рты.

– Не брошу, – глухо отозвался лаонец. – Буду при тебе.

– Ты и твои воины, – жестко добавила парсиянка.

– Я и мои воины, – нехорошо щурясь, прошипел сумеречник.

– Т-так-то лучше, – пробормотала Мараджил. – Так-то лучше, о Якзан… Ссыкливцы при мне, ты при мне, никого лишнего…

– Ты солгала насчет предательства, – бесстрастно произнес лаонец. – Ты приказала убить невольниц, чтобы не тащить их с собой. И не оставлять свидетелей.

В ответ парсиянка лишь передернула плечами:

– Ну и что с того? Мои молодцы насиловали бы их на каждом привале – криков не оберешься, ссор и беспорядков… А так они все отправились в ваш ашшаритский рай нетронутыми и невинными…

И парсиянка обвела хмурым взглядом трясущихся евнухов, кахраману и Зайнаб:

– Еще четыре рта…

Тумал, в ужасе раскрывая глаза, засунула в рот кулак, чтобы не заорать от страха.

– Ладно… – кивнула сама себе Мараджил, не обращая внимания на осторожные вздохи облегчения. – Ладно… Осталось заехать в Ракку…

– Мы бежали из столицы, и ты хочешь вернуть нас обратно? – растерянно пробормотала Ситт-Зубейда. – Сколько пути от Мадинат-аль-Заура до Ракки? Нас схватят, о безумная…

– Не схватят, – холодно улыбнулась парсиянка.

– Пыльная буря из Руб-эль-Хали, – мерзко захихикал сабеец. – Принцу Ибрахиму скоро станет не до беглого харима, кхе-кхе…

– Но почему Ракка? – Зубейда сопротивлялась вяло, но все же сопротивлялась.

– Потому что там, возможно, тоже нуждаются в моей помощи, – оскалилась Мараджил.

И, темнея лицом, добавила:

– Пусть боги помогут этой дуре Арве уцелеть. Ей и ее щенку.

Коротко взглянув на прижавшихся друг к другу мальчиков, парсиянка задумчиво поправилась:

– Я хотела сказать, моему любимому внуку. Я вас так люблю… обоих…

И, уже уходя в собственные мысли, добавила:

– Я хотела сказать, всех троих.

Мальчиков била крупная, заметная дрожь. Под подбородком у Аббаса остался след от окровавленного пальца Мараджил.

Зубейда посмотрела на красное пятно на шее ребенка, потом на парсиянку.

И тихо сказала:

– Как скажешь, сестричка. В Ракку, так в Ракку.

Фазлуи почесал редкие волосенки на голове и захихикал снова:

– Чем севернее, тем лучше, моя госпожа… Хи-хи-хи… чем севернее, тем дальше от Куфы…

Ситт-Зубейда попыталась сдвинуться с места и поняла, что закоченела насмерть.

9 Змей Рустама

Куфа

В мире второго зрения взгляд Тарега был ястребом.

Мелкие барханчики пустыни схватывались беспощадным полуденным зноем. Горизонт и земля плыли волнами мари, ослепительный свет разбивался темными блюдцами тени. Силуэт раскинувшей крылья птицы скользил над пустыней, морщась и изгибаясь.

Песок в мире хен всегда был красным. Возможно, от крови тех, кто веками ложился в его толщу: верблюдов, коней, овец, мужчин, женщин, детей. Черные гривки травы оказывались волосами присыпанной песком женщины. Под галькой на дне вади истлевали кости антилоп. За длинными дюнами, в ложбине бились на ветру лоскуты на палках: там от века зарывали в землю новорожденных девочек. Далеко за холмами шакалы растаскивали трупы налетчиков, отравившихся гнилой водой. Привязанные к кустам, мелко дрожали и бились их подыхающие от жажды лошади. Хрипел верблюд, которого в четыре руки тянули за повод: не желал становиться на колени, не хотел подставлять горло под блестящий нож в руке тощего смуглого человека. Песок багровел, наливались чернотой тени.

Уходящие в никуда колонны призрачного города розовели в закате. Кости животных, сумеречников, людей и существ невообразимо древних распадались в прах в раскаленной почве, в слоях осколков, черепков, обрывков пергамента и медяшек. Слой за слоем под бесконечными, в стороны расходящимися колоннами Ирема – на огромную, многовековую глубину. Останки прежнего Ирема, другого города, других существ спрессовывались в кладбищенский тлен, в перегной, громадным весом камня и времени раздавливались в липкую пленку, в тину, в густую черную нефть.

Колонна за колонной шло войско, тянулись караваны верблюдов, люди входили в Ирем, потом покидали город. Вычерпывали колодцы, со дна поднимался ил. Тень ястреба скользила над головами, люди смотрели вперед, боялись оглядываться по сторонам. Лошади дрожали тонкими ногами.

Все они умрут – люди, лошади, верблюды. Слой за слоем лягут в бесчувственную, равнодушную землю под равнодушным небом: удобрения для будущих поколений, смрадное густое масло для жалких светильников тех, кто придет следом.