Кладезь бездны

Тарег заложил руки за спину и опять повернулся к арке михраба.

Из тени вышел Имруулькайс, проследил его взгляд и заметил:

– Ты решил выучить Фатиху?

Тарег молчал.

Кот некоторое время созерцал заваленную трупами масджид. Наконец проговорил:

– Не боишься Абу аль-Хайра?

Нерегиль покосился на джинна.

– Давеча ты сказал, что люди ни в чем не виноваты. Что-то сомневаюсь я, Полдореа, что начальник тайной стражи будет в восторге от твоего толкования понятия невиновности.

– Это такой сарказм, Имру?

– Это такой совет, кокосина.

Некоторое время они молчали. Под арками гуляло смутное эхо – то ли стонов, то ли треска факелов.

– Давай я его прибью, а?

– Он ни в чем не виноват, – с бесконечной усталостью в голосе пробормотал нерегиль.

– А они? – кивнул черный кот на пестрый ковер из трупов. – Они – виноваты?

– И они не виноваты, – так же устало ответил Тарег.

И посмотрел в зеленые кошачьи глаза:

– Ты же все понимаешь, Имру. Не поступи я так с Куфой, погромы и мятежи продолжились бы по всей стране. И жертв в конечном счете было бы гораздо больше.

– Люди время от времени нуждаются в подобном уроке… – согласно покивал кот.

– И по-другому не понимают, – горько сказал нерегиль.

– Выходит, ты тоже не виноват, – заметил джинн.

Тарег молчал.

– А кто тогда виноват? – буркнул кот.

Нерегиль молча поднял глаза к арке, на которой золотой вязью выгравированы были Девяносто Девять имен.

– Молчи, Полдореа. Ничего не говори, – прошипел Имруулькайс.

Нерегиль пожал плечами. И, то и дело переступая через лежавшие на плитах пола тела, пошел искать свою лошадь. Кот обернулся к михрабу. Посмотрел. Вздохнул. И поплелся следом.

* * *

Лагерь парсидских войск под Ахвазом

Командующий медленно перебирал четки. Полированная бюрюза взблескивала в свете плавающего в ароматном масле светильника. Золотые прорезные шарики, с которыми чередовались ослепительно голубые зерна четок, позвякивали крошечными колокольчиками – по последней нишапурской моде. Такие же пуговицы украшали распахнутый по теплой погоде кафтан Тахира.

На кожаных скатертях отливали золотистым горы сластей: текущая медом пахлава, крученые масляные трубочки чак-чака. Сидевшие за едой парсы пожимали плечами и недоуменно, с легким презрением переглядывались.

Человек, на которого обращены были недовольные взгляды, хранил полное спокойствие.

Вазир барида опрокинул в себя стакан вина и вытер губы рукавом левой руки. Парсы снова переглянулись. В Хорасане человека, не знающего приличий, не ведающего, для чего воспитанному человеку положен платок в рукаве, приступившего к распитию вина до того, как убрали скатерти с едой, – так вот, такого человека второй раз в собрание бы не позвали. Но Абу аль-Хайр отмахнулся от лимонной воды и потребовал чего покрепче – сразу, как вошел в шатер и сел на подушку перед Тахиром ибн аль-Хусайном. Впрочем, вазир и без того являл собой жалкое зрелище: стоптанные сапоги, пропитанный потом стеганый халат и серая от дорожной пыли бедняцкая чалма – ему так и хотелось бросить пару медяков на пропитание.

– Ты знаешь, что случилось с Куфой, о ибн аль-Хусайн? – спокойно спросил Абу аль-Хайр и протянул руку со стаканом гулямчонку: наливай, мол, опять.

Поджав пухлые губки и покосившись на сидящих, мальчик в щегольской шапочке плеснул вина.

Четки замерли в руке Тахира. Парс поднял тяжелый взгляд. В скачущем свете было хорошо заметно, как набрякли подглазья и углубились морщины: похоже, ибн аль-Хусайн в последнее время много пил и мало спал.

Они в вазиром некоторое время смотрели друг на друга. Абу аль-Хайр – поверх края стакана, который выхлебал, как и предыдущий, в несколько жадных глотков.

Тахир с резким стуком ссыпал четки в ладонь и тихо приказал:

– Оставьте нас.

Люди принялись переглядываться.

– Оставьте нас! – рявкнул парс, и все быстро зашебуршались на подушках.

Мальчик в шапочке с павлиньим пером выплыл из шатра последним – все так же обиженно поджимая густо напомаженные губы.

Когда за пологами стихли шарканье и перешептывания, Тахир выдавил:

– Я догадываюсь.

– Ты не догадываешься, – жестко бросил Абу аль-Хайр.

– Моя бабка – из Нисы, – усмехнулся парс.

И резко налил себе из кувшинчика. Вино ударилось о дно пиалы, плеснуло и залило ковер. Красная лужица закачалась в белой фарфоровой чашке. Тахир тем же жестом обтер подбородок – длинных усов и окладистой бороды он почему-то не носил – поднял локоть и лихо заглотил содержимое пиалы. Сморщился, снова обтерся рукавом. И мрачно продолжил:

– «Не мучить, не калечить, не щадить». Я правильно догадался?

– Из Нисы?.. – непонимающе нахмурился вазир.

– Из старой Нисы, – усмехнулся Тахир, подцепил из плошки и бросил в рот пригоршню сушеного гороха.

Прожевав, пояснил:

– Бабка пережила осаду и штурм города. Одна из семьи. Выползла из города по водяным трубам. В поля. Там ее поймали работорговцы. Дед рассказывал, что купил ее маленькой девочкой. Она долго не разговаривала, все думали, немая. Но потом разговорилась, конечно. А про Нису рассказала только пару лет назад. Долго не решалась пуститься в воспоминания, почти шестьдесят годков…