Кладезь бездны

Каша и впрямь вышла вкусной – разваристой, с жирной янтарной пленкой над набухшими зернышками пшеничного толокна. Жадно облизывая ложку, куфанец вежливо пробубнил с полным ртом:

– Воистину, о Рафик, такое дело не постигается умозрением, оно может быть только ниспослано небом…

Некоторое время все благодарно и молча жевали.

Потом кто-то из куфанцев, Абу Каб, что ли, мрачно сказал:

– А я бы все равно чего-нибудь выпил!

– А нечего, – так же мрачно отозвался Хунайн.

– А до ночной молитвы всего ничего, спать неохота, пить нечего, что делать? – уперся Абу Каб.

И тут со стороны палаток каидов донесся приветственный гомон.

– Что там, во имя Всевышнего? – заорал куфанец знакомцу у соседнего костра.

– Вестовой из ставки! – крикнули ему в ответ. – Приказ, говорят!

– Ну-ка я пойду посмотрю-послушаю, – тихо сказал Марваз и поплотнее завернулся в джуббу.

Птицы в лесу заорали в страшном переполохе, отвечающем оживлению лагеря.

Спешно дожевывая, все обтирали лепешками миски и поднимались.

– Мы все пойдем послушаем, – пробормотал Хунайн. – Все послушаем, что за приказ…

– …У нас есть время до ночной молитвы, о шейх, – тихо сказал аль-Мамун, перебирая четки.

Огонек в носике стеклянной лампы горел ровно, не дрожа. Тем не менее Джунайд почему-то провел пальцем сквозь язычок пламени, словно поправляя фитиль.

За пологами шатра слышались надсадные крики: рассылали вестовых. Шейх сидел расслабленно, безучастно, полуприкрыв не по-человечески большие глаза. Аль-Мамун отметил про себя, что Джунайд переоделся во все чистое. В пахнущей ладаном полутьме шатра рукава белой рубашки, казалось, светились. Темная шерстяная хирка скрывала доспехи – если они были на этом странном суфии.

– Расскажи мне притчу, о шейх, – попросил Абдаллах.

– Какую притчу желает услышать мой халиф? – почтительно осведомился Джунайд. – Об обучении? О единении? О пути и его стоянках?

– Наставь меня, о шейх. Расскажи мне то, что считаешь уместным.

Ладони с длинными белыми пальцами безмятежно легли на укрытые грубой шерстью колени. Джунайд слабо улыбнулся:

– Я расскажу тебе притчу о собаке и суфии, о повелитель. Вот она:

«Однажды к суфию подошла собака и некоторое время шла с ним рядом, деля дорогу. Суфию надоело ее соседство, он поднял палку и ударил собаку несколько раз. Та оскорбилась и отправилась с жалобой к царю Дауду ибн Абдаллаху. Собака пала царю в ноги и сказала: "Я защищала этого человека от диких зверей, а он обошелся со мной так жестоко!" Царь рассердился и, призвав к себе суфия, сказал:

– Как ты мог так жестоко поступить с бессловесной тварью!

В оправдание суфий сказал:

– Я тут ни при чем. Собака сама во всем виновата: она запачкала мою одежду! И потом, что сказали бы люди, увидев меня рядом с нечистым животным!

Но собака все равно считала себя несправедливо обиженной. Тогда несравненный царь сказал так:

– Возьми от меня возмещение за жестокий поступок этого человека!

Собака ответила:

– О мудрый и великий! Увидев этого человека в одежде суфия, я подумала, что он не причинит мне вреда. Если бы я увидела его в обычной одежде, разумеется, я постаралась бы держаться от него подальше. Моя единственная вина состоит в том, что я полагала внешний вид служителя истины залогом своей безопасности. Если ты желаешь наказать его, отбери у него одеяние избранных. Лиши его права носить хирку человека праведности».

Некоторое время помолчав, аль-Мамун сказал:

– Это притча о том, что облик не всегда соответствует намерениям?

– Почему ты спрашиваешь меня об этом, о мой халиф?

– Это слишком просто для суфийской притчи, о шейх.

Улыбка Джунайда превратилась в кошачью:

– Ты проницателен, о мой повелитель. Истинный смысл притчи в другом.

– Наставь меня, о шейх.

– Собака сама находилась на одной из стоянок пути суфия.

Халиф долго молчал, перебирая в пальцах обсидиановые зерна четок. Джунайд сидел неподвижно, чуть прижмурившись, как кошка, сторожащая мышь.

Из-за ковровой занавески за спиной аль-Мамуна донесся сдавленный женский всхлип.

Абдаллах поднял глаза на шейха. Тот все так же бесстрастно встретил его взгляд. Аль-Мамун сказал:

– Дух, явившийся нам, преувеличил численность войск аль-Джилани. Их в два, а не в пять раз больше.

За занавеской сдавленно разрыдалась еще одна женщина.

Халиф спокойно продолжил:

– Чем больше я думаю о том разговоре с Зеленым Хызром, тем больше понимаю, что был околдован. Разумному человеку не следовало переходить через горы со столь малой армией. Теперь, когда морок рассеян, я вижу, что принял опрометчивое решение, соблазнившись предложением помощи от странствующего ангела.

Джунайд смотрел на него с пустой, ничего не выражающей полуулыбкой.

– Это лишний раз доказывает, что магия и волшебство лишь туманят око разума и сбивают человека с пути, заповеданного Всевышним.

Шейх молчал.

– В любом случае, жалеть о принятом решении поздно. На рассвете мы пойдем в бой.

Всхлипы на женской половине шатра перешли в жалобный плач. Плакала Нум. Шаадийа, глотая слезы, пыталась ее успокоить жалобным шепотом.