Кладезь бездны

– П-парсы… – с непередаваемой ненавистью выдавил из себя нерегиль. – Т-танцовщицы, а не воины. Ур-роды.

Верховые беглецы успели к холмику очень быстро:

– О мой повелитель! – хрипел, с трудом разматывая платок на горле, один. – Они бросили в бой подкрепления! В бой идет гвардия аль-Джилани! Огромные, огромные зинджи, скованные между собой железными цепями! Они сметают все на своем пути! Они скованы между собой цепями!

– Что ты несешь, придурок?! – взорвался Тарик. – Какими цепями кто скован! Трусливые уроды вроде тебя, видно, впервые увидели строй под названием «черепаха»!!!

– Цепями! Они скованы между собой тяжелыми железными цепями! – остальные беглецы подоспели и, осаживая лошадок, заголосили надсадным хором. – Они как железная стена! Перед ними невозможно устоять!

– Где Тахир ибн аль-Хусайн! Где ваш командир?! – рявкнул нерегиль.

– Благородный Тахир отдал приказ отступать! Перед карматами невозможно устоять! Эмир верующих должен спасать свою жизнь!

Аль-Мамун снова привстал в стременах: парсы говорили правду. Не насчет цепей. Насчет того, что невозможно устоять. Центр его войска отступал – и, похоже, те, кто должен был сражаться в первых рядах, обратились в паническое бегство.

– Убирайтесь, – отсутствующим голосом приказал халиф горе-воинам.

И нетерпеливо, зло махнул рукой:

– Убирайтесь!

Опустив головы в пыльных шлемах, те потрусили прочь.

К стремени подошел начальник телохранителей. Черное лицо Зирара, как ни странно, не выражало грусти. А что, почему бы ему и не радоваться предстоящей смерти за веру? Сколько можно гнить в грязи, холоде и сырости, в самом-то деле. А в раю – зеленая трава, белый виноград…

Зухайр тоже подобрался и оглянулся, с трудом поворачивая в седле мула грузное тело. Евнух улыбался:

– Видно, сегодня Всевышнему угодно сделать меня шахидом…

Пепельные от холода толстые губы растягивались в грустноватой, но не сожалеющей усмешке.

– Воистину, человек несомненно бессилен, – тихо повторил аль-Мамун слова древней поговорки и провел ладонями по лицу.

К нему подходили, кивая и улыбаясь.

– Пусть тот, кто хочет, бежит! – крикнул халиф. – Храбрецы пойдут за мной в рай!

Гвардейцы согласно кивали и молча поднимали вверх ладони: Всевышний велик! Рай ждет сраженных в войне за веру!

Глядя, как обнимаются и обмениваются приветствиями мученика его люди, аль-Мамун поднял ладонь, готовясь отдать последний приказ:

– О верующие! Настал наш черед…

– Стой!

Халиф застыл с поднятой рукой – запястье крепко перехватил Тарик.

По толпе готовящихся принять мученичество людей прошел мрачный ропот.

Аль-Мамун скрипнул зубами и обернулся, чтобы посмотреть туда же, куда и все, – на наглое существо, вцепившееся своими кафирскими пальцами в руку эмира верующих.

– Не надо, – неожиданно просительно сказал Тарик, не давая ему раскрыть рта.

– Что?! – прошипел Абдаллах.

И опустил наконец руку – а то они походили на ушрусанских девушек в танце.

– Ты хочешь приказать нам пойти и умереть в бою? – прижав уши, поинтересовался нерегиль.

– А что я должен, по-твоему, приказать людям?! – взорвался халиф.

– Если ты прикажешь мне пойти и умереть – я пойду и умру, – тихо и раздельно пояснил Тарик.

Словно они тут были вдвоем.

– Ну и?.. – Аль-Мамун терял терпение.

– Не надо отдавать мне такой приказ, – все так же тихо сказал нерегиль.

Вдох-выдох, надо успокоиться. Ну не орать же на него, неверного, в такие мгновения…

– Какой же приказ мне тебе отдать, о Тарик?

Нерегиль окинул взгядом поле боя, на котором погибало войско верующих. Теперь карматские ряды можно было увидеть: они действительно шли неправдоподобно слитными, щит к щиту, рядами. Как широченный таран, сгребающий мечущийся перед ними человеческий мусор к огням ада… Аль-Мамуну показалось, что в широко раскрытых глазах Тарика тоже пляшет красный огонь джаханнама. Халиф вздрогнул, пытаясь стряхнуть наваждение.

Холодные, во всю ширину раскрытые глазищи ввинтились в него неподвижным взглядом. Черные точки зрачков затягивали на смутное дно, где не было места желаниям или памяти. Лишь льющийся мрак и спокойная ночь.

В ночной тишине, глаза в глаза.

Тарик улыбнулся безо всякой радости:

– Прикажи мне победить.

В ночной темноте лицом к лицу знобило, как на ветру, губы не слушались:

– Ч-что?..

Та же морозная улыбка:

– Прикажи мне победить.

– Мы не можем победить, это невозможно, это…

Мрак плеснул пламенем, аль-Мамун почувствовал нетерпеливую ярость:

– Прикажи мне защитить тебя.

– Но…

Горячее злобное нетерпение возросло:

– Прикажи – мне – защитить тебя. Тебя и твоих людей, о халиф.

«Он сошел с ума, – с опозданием догадался аль-Мамун. – Он сошел с ума – из-за того, что потерпел поражение». И с облегчением, отстраняясь, как от буйного, тихо пробормотал:

– Хорошо, Тарик, хорошо. Я выполню твою просьбу.

И, уже выныривая из сумеречного мира, в котором властвовало безумие нерегиля, почти ласково сказал:

– Защити меня, о Тарик. Я приказываю тебе победить.

Видимо, следом аль-Мамун сморгнул.

Открыв через мгновение глаза, он испуганно заорал.

Тарика больше не было.

Ночи, сумерек, утра не было тоже.