Кладоискатели (сборник)

Я кивнул на кровать. Она не повернула головы, не изменилась в лице. Казалось, эта тема ее вовсе не занимала. Но Вале она об этом разговоре расскажет. И вот тогда-то может что-нибудь произойти…

— У вас нет желания встретиться с мужем?

— Нет.

— Мне кажется, что вы никогда не придавали серьезного значения анонимкам.

— Это упрек?

— Нет, вопрос. Почему вы не захотели объясниться с мужем?

— Можно мне не отвечать?

— Как хотите, — сказал я, подумав, что вот сейчас можно неназойливо, как бы между прочим сообщить Лире Федоровне, что следствие близится к концу, только обстоятельства сложились так, что… В прошлом году, например, нам пришлось закрыть дело потому, что преступник погиб под машиной в тот день, когда его собирались арестовать. Преступление замкнулось, так сказать, само на себя, и судить стало практически некого. Я намеревался рассказать еще о некоторых любопытных случаях, а потом туманно, как бы невзначай, не сообщая ничего конкретного, намекнуть Лире на нечто, намекнуть так, чтобы она могла сделать определенные выводы. Короче говоря, я собирался дать понять Лире, что и она и Валя вне подозрений… А потом… Потом посмотреть, как они поведут себя.

Но момент наступил, а я им не воспользовался. В голосе Лиры Федоровны я уловил какие-то новые нотки… Словно на миг что-то приоткрылось передо мной. И это «что-то» заставило меня забыть о прежних намерениях. Надо было срочно проверить то, что возникло в ощущении, а потом оформилось в четкую мысль.

— Как хотите, — повторил я. — Если вам трудно…

— Муж не пожелал объясниться. Я расценила его молчание как признание вины.

— Это понятно. Но сначала были анонимки…

— К чему сейчас сотрясать воздух. Анонимщик не достиг цели.

Она думала о Сикорском. Или предлагала мне подумать о нем. Но если бы автором писем был Сикорский, то после отъезда Наумова он должен был, так сказать, активизироваться. Этого не произошло. Директор музея не предпринимал попыток к сближению ни до разрыва Лиры с мужем, ни после. Не было смысла ему затевать этот спектакль.

— Может быть, цель и была в том, чтобы поссорить вас с мужем?

— Это глупо, — рассердилась она. — То, что вы говорите, — глупо…

— Почему?

— Просто глупо — и все.

Это было уже нечто. Нет, это было совсем не глупо — то, что я говорил и о чем она думала. Думала сейчас и думала тогда… Если бы она об этом не думала, она не сказала бы, что это глупо.

— Ваша мать, — поинтересовался я, — она одобряла ваш брак с Наумовым?

Синие глаза широко распахнулись.

— Вот как, — протянула она изумленно.

— Одобряла или нет?

— Я… Нет… Я не понимаю.

— А мне думается, что вы знали это всегда…

— Что я знала?

Я поднялся со стула и стал разглядывать часы, висящие на стене. Часы были старинные, в черном футляре и с латунным маятником. Маятник не качался, стрелки показывали четверть двенадцатого. Я открыл застекленную дверцу и качнул маятник. Уголком глаза я следил за Лирой Федоровной. Она с минуту сидела неподвижно, затем встала и подошла к зеркалу. Поправила волосы, помедлила и сказала не то мне, не то своему отражению:

— Неужели я знала это всегда?

— Разве не так? — спросил я.

— Нет, — сказала она, продолжая смотреть в зеркало. — Нет, конечно. Как я могла знать то, чего не было…

Она словно убеждала себя в чем-то. А я стоял перед часами и пытался сообразить, что к чему. Ну хорошо: Тамара Михайловна не одобряла брак дочери. А что же дальше? Лира… Все нам о ней известно, начиная от момента рождения и кончая сегодняшним днем. Все или почти все. И однако, чего-то не хватает.

— Мать никогда не намекала вам, что зять ей неприятен?

— Господи, какая чепуха, — вздохнула она. — Нет… Нет… И нет.

А в моих ушах звенело: да, да, да… Но темны были эти «да», как лес ночью. Незнакомый лес. И чувствовал я, что вывести из этой чащобы меня Лира Федоровна не сможет. Даже если бы и захотела.

Самому надо было искать дорогу.