Клады великой Сибири

Рябчик вошел в конюшню, роздал нескольким свободным от работы лошадям по кусочку хлеба, потрепал их по мокрым шеям, сказал каждой из них по ласковому слову и вышел из конюшни.

Вдогонку ему раздалось легкое ржание благодарных животных.

«Ишь, чувствуют! Вот же и скотина!» – подумал Рябчик, улыбаясь.

И он, подняв лампочку в уровень с головой, зашагал по главной галерее.

III

Забой (то есть место, где ломают уголь), в котором работал Рябчик, был самый дальний и очень низкий.

В то время как в других местах пласт каменного угля доходил до трех аршин толщины, в этом забое толща его не превышала аршина.

Поэтому и работать здесь было много труднее.

В низком забое приходилось работать, лежа на спине или на боку, черная пыль падала на лицо и залепляла глаза.

Когда шахтеры-забойщики наламывали достаточное количество угля, саночники нагружали его на санки и, впрягаясь в них, вытягивали на четвереньках в более высокую галерею, там перекладывали на тачки и катили дальше, до галереи, по которой уже шли рельсы.

Тут уголь перегружался на вагонетки и на лошадях подавался дальше.

Чем ближе подходил Рябчик к своему забою, тем сильнее чувствовалась жара и духота. Здесь, в дальнем забое, вентиляция почти не действовала, и температура была так высока, что шахтеры работали, сняв рубахи.

Каменноугольная пыль покрывала сплошным налетом тело и лица, делая их похожими на негров.

Не доходя забоя, Рябчик встретил Мишку Глазова.

Оба они работали в качестве саночников в этом забое и дружили как под землей, так и на поверхности земли.

Мишка был крепкий пятнадцатилетний мальчик, на вид угрюмый, но на самом деле добродушный, очень смешливый и решительный в трудных обстоятельствах жизни.

Мишка трудно сходился с товарищами, но когда сходился, то привязывался к человеку всей душой.

Мальчики поздоровались и пошли к забою.

Сначала шли не сгибаясь, потом согнувшись, и наконец, полезли на четвереньках.

В мрачном низком забое уже кипела работа.

Сбросив куртки, Иван Чеботарев и четверо товарищей-шахтеров, лежа скорчившись на спинах и боках, молча колотили кирками по каменноугольному пласту, отбивая куски черного минерала.

Пять лампочек тускло освещали низкую пещеру, шириною в пять-шесть сажен.

Мальчики сбросили куртки, подвязали толстые кожаные наколенники, надели грубые рукавицы и принялись за работу.

Это был тяжелый, поистине каторжный труд, о котором не имели понятия люди, работающие на поверхности земли.

Нагрузив санки, мальчики впрягались в лямки и вытаскивали их на четвереньках, возвращались, снова грузили и снова тащили.

Пот лил с них градом, тела сразу покрывались черным налетом.

Вытянув десяток санок, они выбрались из забоя и присели отдохнуть, разминая усталые члены.

– Мочи нет! – проговорил Рябчик, растягиваясь во всю длину на черном полу. – Так все кости и ломят.

Мишка усмехнулся.

– Мочи нет? А ты бы до революции поработал! – ответил он. – Теперь мы вон восемь часов работаем, а тогда десять, а то и больше. А чуть что – по морде! Отец то мне рассказывал.

В его полудетском голосе зазвучали злобные нотки.

– Били штейгеры, били смотрители! Чуть не так – штраф, да в зубы! А то и с работы долой. Получай расчет и ступай по миру!

– Что и говорить! – вздохнул Рябчик. – А Николая Чурилина помнишь?

– По миру со всей семьей пошел!

История с шахтером Николаем Чурилиным была памятна всем.

Собственно говоря, это была одна из многих самых обыкновенных историй дореволюционного времени, когда каждый рабочий был рабом предпринимателя-хозяина, когда бесправный забитый человек не знал, где искать защиты, не смел пикнуть из боязни потерять с таким трудом зарабатываемый кусок хлеба.

Николай Чурилин работал в забое, когда случился обвал.

Ему раздробило обе ноги, и он на всю жизнь остался калекой.

Подавал в суд.

Но хозяин выставил адвоката. Собственно говоря, в обвале был виноват инженер, но адвокат доказал, что виноват Чурилин, не так будто бы подкалывавший глыбу, а барский суд согласился с ним и отказал Чурилину в иске.

Чурилин перенес дело в окружной суд. Там снова ничего не вышло. Надо было переносить в сенат.

А время шло. Последние пожитки пошли к старьевщикам, наступили дни ужасного голода.

Вот тут-то хозяйский адвокат и предложил:

– Хочешь – триста рублей отступного? Все равно ничего не добьешься. А триста рублей – деньги! Когда еще сенат рассмотрит дело, а до тех пор с голоду сдохнешь.

Махнул рукой Чурилин и подписал бумажку, что, дескать, все сполна за увечье получил и хозяином премного доволен.

Проела семья деньги и пошла по миру.

Вот про этот случай и вспомнил Рябчик.

– Кабы не социальное обеспечение, так и по сию пору сбирали бы куски, – сказал Мишка.

И они стали вспоминать былые времена.

Рябчик припомнил, как однажды в ноябре 1917 года, когда он еще не работал под землей, отец вернулся домой радостный и возбужденный.

– Кончилась наша беда, мы победили! Народ взял в свои руки власть! – сказал он.

В этот вечер он рассказывал сыну о новой революции, о полной победе рабочего класса над буржуазией, о надеждах на будущее.

Рябчик тогда мало что понял.

На следующие дни шахтеры не спускались в подземный мир.