Клан душегубов

Бердяев стремительно прошел через кабинет к двери, приоткрыл ее, выглянул в коридор и приветливо сказал кому-то:

– Ты уже здесь? Чего стоишь? Проходи. Полюбуйся, какую он развел тут антисанитарию. Вот это и есть – Вершинин!

Вершинин изумленно и раздраженно посмотрел на входную дверь. В его глазах был отчаянный вопрос к самой судьбе: «Кто еще – против меня?»

* * *

Решающие минуты. В такие минуты происходит перелом от плохого к хорошему, а нередко – наоборот. В такие минуты решается, что это будет за переход. Это моменты, когда ты должен сказать что-то важное, сделать что-то главное или увидеться с кем-то, чье появление в твоей жизни может все переменить, когда самое главное – отбросить все. Пустота. Должна прийти только пустота.

Снова вспоминаю уроки Дзигоро Кано. Интересно, я говорю – уроки, хотя на его уроках побывать не довелось – мы жили в разное время. Вообще, часто жалею, что со многими людьми жил в разное время. А поговорить было бы о чем, и было бы чему у них научиться.

Основатель дзюдо говорил, что, выходя на татами, настоящий боец должен отбросить все, достичь пустоты. Как же так, мастер? – удивлялись ученики. Как это – все отбросить, почему – пустота? А как же желание победить, ненависть к сопернику, ярость, подавляющая соперника отвага, наконец? Как выходить на бой без отваги? Дзигоро Кано только улыбался в ответ и отвечал, что отвага и ярость – это чувства, которые нужны бойцу, неуверенному в себе. Потому что это всего лишь – внешние чувства, они изменяют лицо, позу и волю бойца, искажают их, значит, мешают ему. Подлинно боевое состояние – это состояние пустоты. Когда ничего нет. Нет отваги, нет ярости, нет даже победы. Ничего нет. Есть только квадрат татами и соперник напротив. Ты – и он, в пустоте. Почувствовав в тебе пустоту, добавлял Кано, твой соперник будет подавлен куда больше, чем увидев твое искаженное яростью, а от этого просто смешное лицо. Полностью отказавшись от желания кого-то победить, ты победишь каждого.

В тот день Бердяев должен был представить меня Вершинину. От этой встречи многое зависело, и я это знал. Как минимум мне предстояло, как у нас говорят, «работать по Вершинину». А может быть, предстояло работать и против него.

Кто бы он ни был, я должен был прийти к нему, не неся ничего с собой, никакой «тени». Ни симпатии, ни антипатии, ни предубежденности, ни раздражения. Ничего, одна пустота. Кроме ноутбука, конечно.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Дверь распахнулась, и в ее проеме возникла новая проблема майора Вершинина. Проблема эта была вполне осязаемая, в лице человека с аккуратно выбритым лицом, внимательным и благожелательным взглядом. Выше среднего роста, крепкого телосложения и приблизительно одних с Вершининым лет. Но это, пожалуй, было единственное сходство между Вершининым и тем, кто в эту минуту первый раз пересек порог его захламленного кабинета.

В противоположность Вершинину, человек этот – само спокойствие, которое он, казалось, излучал собой. Двигался он неторопливо, но стремительно, не делая лишних движений. В жестах был скуп. Одет с иголочки: дорогой, идеально подогнанный по его фигуре костюм, красивый галстук с правильной булавкой, завязанный странной манерой, черные туфли с нереально острыми носами и, разумеется, белоснежная сорочка. По всему было понятно, что молодой человек одевался так не только по праздникам и «круглым» датам, это его повседневная форма. В левой руке он держал небольшой плоский портфельчик – ноутбук.

«Ниче се, – подумал Вершинин. – Ясно. Мой могильщик. Ну, что? Могильщик знатный. Я примерно так себе его и представлял. Человек с ноутбуком, в костюмчике стоимостью, ну не меньше суммы моих общих долгов».

– Знакомьтесь, майор Вершинин, майор Суворовцев, – коротко представил молодого человека Бердяев и начал озвучивать то, что Вершинин и без того уже понял. – Вершинин, познакомишь Суворовцева с коллективом, введешь в курс дела, короче, передашь ему свои полномочия. Не спеши, неделя у тебя есть. А там решим, что с тобой делать дальше. Да, вот так, Вершинин. Больше пока мне сказать тебе нечего. Все понял?

Вершинин не услышал вопроса, потому что, прикидывая, сколько денег надето на этом пижоне, уже возмущенно решил, что больше суммы его общих долгов, и даже завяз, определяя стоимость галстучной булавки.

– А ты, Суворовцев, – обратился Бердяев к молодому человеку, пропустив молчание Вершинина как должное, – давай, дела принимай сразу и невзирая ни на чьи тут заслуги. Пару дней тебе даю, максимум. Служебная машина у вас пока одна на двоих. Катайтесь по очереди, а там решим. – Он ободряюще посмотрел на Суворовцева, еще раз одарил Вершинина уничтожающим коротким взглядом, развернулся и направился к выходу. Но в дверях неожиданно остановился и, повернувшись вполоборота, спросил у Суворовцева: – Когда ты входил в кабинет, ты прочел на двери надпись? – Тон его был странно серьезен.

Суворовцев не удивился вопросу, который поставил бы в тупик любого на его месте – хотя бы серьезностью, с которой был задан, и твердо ответил:

– На двери нет никакой надписи.