Клан Мамонта

— Теперь ты хочешь убить его, да? Но почему именно его, а не любого другого нирут-куна? Любого «нелюдя»? Ведь «чужие» недостойны того, чтобы их различали в лицо! Лоуринам и в голову не пришло требовать наказания именно тех, кто убил наших воинов. Чужаки виновны — все вместе и каждый в отдельности, так что бить можно любого. Почему же ты…

— Убить надо не его. Убить страх.

— Страх живет внутри человека, а не снаружи.

— Да. Он живет во мне. С того дня. Чтобы страх умер, должен умереть этот нирут-кун.

— Послушай, Хью! Нам нужны скальпы чужаков — таков обычай. Иначе племя не сможет спокойно жить, воины перестанут уважать сами себя. Когда у меня перестанет болеть нога, мы выследим несколько охотников и прикончим их. Если получится, сделаешь это сам.

— Сделаю… Но страх не умрет. Мне нужен он.

— Странно. По-моему, ты что-то недоговариваешь, а?

— Об этом говорить не могу.

— Тайна?! Секрет?!

— Рассказать не могу…

Хью сидел неподвижно, как это умеют неандертальцы. Глаза широко раскрыты и смотрят куда-то в пространство. Семен заглянул в чужие зрачки лишь на секунду и вдруг поверил: да, есть нечто, о чем рассказать парень действительно не может. Даже если захочет.

— Ладно, — принял решение Семен. — Не говори ничего. Давай молча — глаза в глаза, как со зверем. Только ты должен хотеть передать мне свои воспоминания — как бы рассказать, но молча, как бы пережить еще раз. Сможешь?

Ответ дался Хью с большим усилием:

— Смогу.

— Тогда смотри на меня и вспоминай.

Семен поерзал, устраиваясь поудобней на разгруженной нарте, и начал сеанс — погружение в бездну чужого сознания. О грядущем за ним приступе головной боли он старался пока не думать.

Такого близкого контакта с чужим «человеческим» разумом у него, пожалуй, еще не было…

— Нет! Не надо больше! — усилием воли он выпихнул себя обратно в современную реальность. — Уфф!

Заснеженные склоны распадка, маленькая палатка из оленьей шкуры, крохотное остывшее уже кострище на плоском камне. Рядом в снегу стоит закопченный горшок с остатками пищи. «Хорошо-то как, Господи! И главное, что это — не моя память, что это все было не со мной…»

Руки у Семена тряслись, тело под одеждой покрылось потом. Некоторое время он сидел, тупо глядя перед собой, и пытался подобрать оправдание или аналогию пережитым ощущениям: «Психика обычных людей имеет некоторую защиту. Воспоминания о подобных потрясениях быстро тускнеют, гаснут, отступают на задний план. Что-то совсем уж болезненное загоняется в подсознание или вообще стирается. Но ведь у неандертальцев, кажется, иное строение мозга, иной разум, — нет разделения на объективное и субъективное, что-то не так с подсознанием, если оно вообще у них существует в нашем понимании. Вроде как ни „дальних углов“, ни глубоких „карманов“ их память не имеет — весь багаж постоянно активен, все как бы на поверхности… Как же они живут в таком аду?!»

Хью все так же сидел напротив, длинное темное лицо его ничего не выражало. Семен смотрел на него и, постепенно успокаиваясь, пытался рассуждать трезво: «Что мы имеем по существу? Из, так сказать, фактуры? Пребывая в подростковом возрасте, парень пережил тяжелый стресс. Это не просто гибель родных, а хуже. Когда чужаки нашли их логово, Хью оказался свидетелем изощренной казни близких. Мало того, его самого обнаружили в щели между сводом и полом — маскировка из тухлятины и экскрементов не помогла. А вот вытаскивать его не стали — глумились, предлагали вылезти самому. Именно так, по представлениям Хью, и следовало поступить — вылезти и умереть вместе со всеми. Но он не смог — ему было слишком страшно. И его оставили в живых. Скорее всего, враги сочли его малышом и не захотели из-за него пачкаться — все равно умрет. Он же воспринял это как признание своей беспредельной трусости и беспомощности. Впрочем, описать „человеческими“ терминами то, как он это воспринял, можно лишь весьма и весьма приблизительно. Ситуация усугубилась еще и тем, что все это случилось с парнем на переходном рубеже жизни, когда неандертальский подросток начинает стремительно превращаться в мужчину, причем и морально, и физически. За полтора прошедших года он, по сути, стал уже взрослым воином, но пережитый ужас в нем сидит и никуда не девается. Похоже, это тот самый клин, который лишь клином и можно выбить. И клин этот не абстрактен, а вполне конкретен — воин-чужак, который орудовал тогда под скальным навесом. Что он там творил, лучше не пересказывать, но, похоже, Хью на нем „зациклился“, и его вполне можно понять.

Нет, — остановил Семен самого себя. — Все гораздо хуже: я не могу, не имею права не понять и не принять его боль. Не могу, потому что мы в ответе за тех… кого оставили в живых».

— Что ж, — сказал он вслух. — Этот скальп тебе действительно нужен. Давай подумаем, как взять его и при этом самим остаться в Среднем мире.

— Семхон думать нет надо. Хью делать один.

— А вот это ты брось! — властно и строго приказал Семен. — Ты — наш, лоуринский, а потому…