Клан – моё Государство 5

– Сколько угодно. Только работу свою делай. Потому на посиделки даю два часа. Регламент, как таковой, отсутствует. Если жена или знакомая, то даю трое суток в специальном балке, но не чаще раз в месяц. Матери кой к кому приезжали уже. А вот жёны нет. Не из декабристок себе выбирали. Вру. Одна приезжала бывшая. Развелась с ним ещё в начале 1992 года. Вот она приехала бывшего мужа поддержать. Да и у некоторых жёны сидят тоже.

– Мы спрашивали у них, кому принадлежит идея такой частный лагерь построить, но они отмолчались. Странно как-то отмолчались.

– Карпинский и организовал. Какой тут секрет!? А вам они не сказали потому, что только тут поняли, что за всё сказанное надо отвечать. Не знают же они наверняка, что именно он хозяин, вот и молчат. Специфика.

– Но случаи какие-то бывают? Драки, разборки.

– Этого не было ни единого раза. Покойник один был.

– Убили?

– Нет. Сам повесился.

– Кто?

– Филипов. Молодой. 32 года отроду. Работал в каком-то промышленном министерстве. Я дела его не читал. Мне не положено. Мне дают данные простые. Фамилия, имя, отчество, год и место рождения, размер срока и всё. Статья, за что осужден, мне не надобна. Чтобы не сложилось превратного к человеку отношения. Для меня они все одинаковы. Все зэка, а это – ограничение в правах. И всё. Весной ко мне подвалил один из уголовных. Старый. Полста по лагерям. Начальник, говорит, краем уха слышал, что у вас в Аян маленький самолёт летает. Прошу тебя первый и последний раз, отпусти туда на пару дён. Смотрю на его данные, он родом оттуда. Это на побережье Охотского моря посёлок. Спрашиваю, что там забыл, мол. Могилу матери, говорит, хочу посетить. За всю жизнь, говорит, я ей открытки не послал, хоть был богат временами несказанно. Хоть на могиле перед её душой повинюсь. Отпустил я его. Он ко мне по возвращению притопал. Есть в каждом из них человеческое, но глубоко сидит. Так вот он приходит, сел на табурет и молчит. Что, говорю, опять не так что-то. Я тебе слово, говорит, начальник дал, больше ничего не просить. Было, отвечаю ему. Так и не прошу, но не могу тебя подвести, ты для меня сделал добро и не могу тебе гавно подкладывать. Отправь меня, просит, под любым предлогом в обычный лагерь, хочу быстро умереть, нет мне прощения. Я, говорит, и тут мог бы руки на себя наложить, но…, но тебе западло не сделаю. Вору до сучизма опускаться нельзя. Слово есть слово. Вот так!

– Отправили?

– Да. Его уже нет в живых.

– Вы знали, что он покончит с собой, и отправили?!!

– Знал и отправил. Серьёзный они все контингент. Очень. Я его не потому отправил, что боюсь взысканий за самоубийство его, а потому, что его осмысленный выбор уважаю. Он мне сказал тогда, что в таком раю не могу гадить, мне, мол, надо в дерьме поганом сдохнуть и так, чтобы следов не осталось, чтоб как собаку зарыли.

– Я вас понял. Вы нам не так просто освещаете,- Лукин снял очки и протёр линзы носовым платком.- Сопоставляете, да? Два случая. И первый не в пользу наших бывших коллег. Ведь так?

– Зря вы увидели подвох в моём рассказе. Нет его. А то, что один повесился тут, а другой не захотел, ничего не выводит. У Филипова была черепно-мозговая травма. Его по голове в следственном ударили. Были нарушения в работе мозга. Явные. Экспертизу я ему назначил. Выявили гематомку. Её можно было тут удалить без проблем. Он матери написал и она прилетела. И прилетела для того, чтобы ему сказать, что, мол, отец тебя из своей жизни вычеркнул и желает тебе, сукиному сыну, быстрее сдохнуть. И он в петлю башку сунул. И тут, оба случая чем-то похожи, но не в том, что вы себе подумали.

– А от ответа на вопрос всё-таки ушли.

– Какого?

– Почему они молчат.

– Я на это внимания не обращаю, мне с ними общаться не приходится, да и лезть в душу – последнее дело. Можно предположить круговую поруку.

– А в чём её суть?- не понял Лукин.

– Поймёте ли вы, не знаю.

– Попробую.

– Несколько месяцев назад в шахте случился обвал. Отрезало насколько человек в забое. Все осужденные. Что жизнь человеческая весит, все отбывающие знают – ни гроша. Ну, кто зэка с вечным будет потеть, чтобы отковырять? Приехал Карпинский, осмотрел завал и пригласил в компанию поиграть со смертью добровольцев. А там, малейшая оплошность – смерть. Они добрались до заваленных в забое, но кровля вся рухнула, окончательно их от мира отрезав. Месяц мы к ним по мышиному пробивались сверху. Бурили станками ходы. И весь состав лагеря лёг в круговую поруку. Стыд, уважаемый, тоже учитель.

– Почему стыд?

– А они подумали так. Вот человек, имеющий в жизни всё и не всегда честным путём, ну не как мы, поскольку нас система обрила наголо, а его не смогла, который в риск лезет за жизнь чью-то, не стоящую медного грошика. И поняли, что для него это не риск вовсе, а обычное правило, и именно из-за этого соблюдаемого правила, система его не нашла и к стенке не поставила. От сего вывода и наложили они на себя табу. Закон тут простой. Раз ты так не можешь поступить – молчи.

– Рискнуть или жить по такому жестокому правилу?