Клан

Все эти события вызвали волнения и в обеих американских партиях. Как утверждал журнал «Ньюсуик» «Теперь его [Кеннеди] неумолимое казалось бы движение к выдвижению на пост президента от демократической партии подошло к неожиданному концу — и, вполне возможно, к лучшему». Демократы могли с этим согласиться (пусть и не с тем, что это к лучшему). «У нас больше нет кандидата в президенты в 1972 году!» — говорили одни. «Это финансовая катастрофа, — вторили другие. — Тед был единственным оратором, ради которого люди могли купить двадцатипятидолларовые билеты на обед на две тысячи персон». Республиканцы могли ликовать, во всяком случае ликовал президент Никсон. Что же касается остальных, то здесь мнения были различными. «Тяжело видеть, что Тедди трус», — заявил один из сенаторов-республиканцев.

Не лучше обстояло дело и с людьми Джона и Роберта Кеннеди. В Хайаннис-Порте собрались Макнамара, Гудвин, Соренсен и многие другие сотрудники погибших братьев. Они были полны осуждения за тот урон, который «Тедди нанес наследию Кеннеди», они требовали сказать им всю правду. И тут особенно усердствовал Роберт Макнамара. Подумать только, человек, который был ответственен за грандиозную ложь о вьетнамской войне, ложь, приведшую к гибели десятков тысяч людей, этот человек теперь разъяренно требовал от Эдварда объяснений. Правдолюбец…

Сам Кеннеди был потрясен. Люди сомневались, был ли он в шоке сразу после катастрофы, но вряд ли кто-нибудь мог усомниться в этом в те дни. Он был ошеломлен, сбит с толку, дезориентирован — эти слова повторялись самыми разными людьми. Роуз Кеннеди писала, что его с трудом можно было узнать.

И все же, несмотря на шок, Эдвард счел необходимым принять участие в похоронах Мэри Копечне. Затем он попросил скорее назначить суд. И здесь он вновь совершил нечто странное — признал свою вину в том, что покинул место происшествие, не поставив в известность полицию. Скажете, что же в этом странного? Ведь именно это он и сделал? К тому же, признав свою вину, Кеннеди постарался избегнуть дальнейших вопросов. Разве не это советовали ему адвокаты?

В том-то и дело, что адвокаты советовали Эдварду прямо противоположное. Они утверждали, что Кеннеди выполнил свой долг, сообщив о катастрофе Гаргану и Маркему. Дальнейшие действия должны были предпринимать именно они. К тому же оба были опытными юристами (во времена Камелота Пол Маркем работал специальным представителем министра юстиции США в штате Массачусетс) и у них не было шока и сотрясения мозга. Но Кеннеди не пожелал подобной защиты, что сильно расходится с версией о трусе, пытающемся избежать ответственности за свои действия.

В тот же день, когда Эдвард признал свою вину и был осужден на 2 месяца тюремного заключения условно, он выступил по телевидению с семнадцатиминутным обращением к избирателям, в котором попытался объяснить случившееся. На этот раз он излагал события гораздо подробнее, чем в своем заявлении в полиции. Он признавал, что нет никакого оправдания тому, что он сразу не поставил в известность полицию. И он просил избирателей ответить ему, должен ли он оставаться в Сенате, потому что «если жители Массачусетса не будут питать доверия к своему сенатору или его способностям — будь то с вескими на то основаниями или без таковых, — он, по моему мнению, не может надлежащим образом выполнять свой долг и не должен оставаться на этом посту…»

В ответ на вопрос сенатора в первые же четыре дня после обращения он получил более 32 тысяч телеграмм с предложениями остаться в Сенате. Избиратели звонили в газеты, прося о том же, писали письма. Но это был единственный положительный момент, достигнутый речью сенатора. Журналисты, советники Джона и Роберта чуть ли не единогласно осудили его за «неудовлетворительные объяснения». Ричард Гудвин постарался сделать это публично. Теодор Соренсен, участвовавший в написании речи Эдварда, поспешил отмежеваться от него через прессу и в телевизионных интервью. Журналисты задавали все новые и новые вопросы. И их можно было понять.

Эдвард испытывал страшное чувство вины за гибель девушки, но при этом говорил друзьям, что сделал все, что было возможно, и что никто не сделал бы больше. Позднее, вернувшись в Сенат, он как-то сказал одному из друзей: «Можешь ты представить, что я чувствую, когда прохожу по этим коридорам, а туристы пялятся на меня? И я знаю, что они думают… Я знаю, что они думают… Можешь ты себе представить, что если бы я действительно сделал то, что они думают… что я мог бы так оскорбить Сенат, что я посмел бы остаться здесь?»

Своеобразное заявление. Как правило политики, особенно если они совершают гораздо большее, в чем подозревали Кеннеди, прекрасно смеют оставаться на самых высоких постах и не испытывают от этого никаких угрызений совести. Остается предположить, что слова Эдварда свидетельствовали о крайней степени наивности или, если хотите, о порядочности. Но все-таки, как совместить все эти противоречия?