Клара

Высокий лоб, серые глаза, чуть вьющиеся волосы. Именно внешность Степана и подсказала сделать из него арийца, ведь многие и до войны воспринимали его фамилию, как иностранную. Добавленная в новых документах к фамилии буква "г", превращала Прибера во вполне немецкого Приберга.

Новости были печальные, повесили бывшего заместителя директора завода Харченко.

— Скорее всего, донёс кто-то, — вздохнул Андрей.

— Ну да, такая же сволочь, как бывший паспортист, — кивнул Степан. Пришлось рассказать об исполненном приговоре, который Прибер сам вынес и сам привёл в исполнение прошлой ночью.

— А если бы тебя увидели и донесли?

— Так я же плотно занавески задернул, а с улицы ставни он не открывал.

— Всё равно риск.

— А то, что этот гад свою писанину утром отнес бы фрицам не риск? — ощетинился Прибер, — я посмотрел, списки были полными.

— Ладно, — Андрей примирительно положил руку на плечо Степану, — тут ты прав, но больше не смей так рисковать.

— Мне обещали сделать удостоверение фольксдойче, я как раз за этим заходил в ортс-комендатуру, — всё ещё хмуро ответил "новоиспеченный немец", — нужны документы инспектора по электроснабжению. Слышал, оккупационные власти собираются восстанавливать электросети, поврежденные при отступлении.

Дальний родственник Караванченко взялся пристроить Прибера в качестве контролера на местную электростанцию. Документы инспектора по контролю электроснабжения позволили бы беспрепятственно не просто ходить по городу, для этого было достаточно статуса фольксдойче, но и посещать предприятия города и явки под предлогом проверки безопасности электрокоммуникаций.

Немцы всерьёз взялись за восстановительные работы, благо рабочей силы было предостаточно. Сортировка пленных в лагерях города позволяла выявить и отобрать вполне квалифицированных исполнителей, и бесплатно использовать, а потом отправить в Германию. Полным ходом шло восстановление нефтебазы после страшного пожара в начале августа, унесшего сотни жизней на прилегающей станции. Оснащение лагерей сигнализацией и освещением тоже было в числе срочных работ.

Место жительство Степану Приберу Андрей велел сменить разу после ухода наших. Слишком нервно могли отреагировать бывшие соседи на превращение Прибера в Приберга. Безопаснее было обосноваться в той части города, где его никто не знает. А ещё лучше, поблизости от "Завода литейного машиностроения". Интересы подполья к сортировочному лагерю DULAG 111 были связаны с планами пополнить свои ряды за счёт освобождённых. Была ещё причина сменить жильё — слишком близко к месту явки.

Ещё в августе возникла идея присмотреться к семье инженера Шлепужникова. Глава семьи был арестован, как враг народа, а к таким семьям немцы испытывали больше доверия, как к пострадавшим от большевистского террора. К тому же, они были, что называется, из "бывших", удивляло, почему не тронули жену и дочь. С девушкой Степан познакомился случайно в прошлом году. Даже не подозревая, из какой она семьи, просто решил проводить понравившуюся юную фею домой. Он так и прозвал её мысленно, плавные манеры, грация выгодно отличали девушку на фоне других комсомолок завода. А дома у неё сразу угодил на чаепитие и поразился количеству книг и той особой атмосфере, присущей старым интеллигентным семьям. Инженер до ареста преподавал в городском реальном училище, затем на рабфаке, привил дочери интерес к чтению. Это и сблизило Прибера с умной, начитанной тихоней, лишившейся большинства друзей после доноса на отца. Страстный любитель книг, Прибер с благодарностью воспользовался предложением матери брать у них книги для чтения. У неё тоже возникла симпатия к серьёзному молодому мужчине.

Именно о них тогда и подумал тогда Степан, выслушав доводы Караванченко о необходимости переезда.

— Да, — кивнул он, прогоняя сомнения, — думаю, мой паёк фольксдойче и зарплата инспектора помогут мне поддержать её семью в трудное время.

Оказалось, Караванченко тоже знал эту семью и сочувствовал инженеру. Андрея исключили из партии всего лишь за то, что при НЭПе организовал маленькую сапожную мастерскую.

* * *

Артель сапожников до войны располагалась на Интернациональной. Часть небольшого одноэтажного здания занимали художественные мастерские, местный фотограф и несколько сапожников. Так их легче было контролировать и начислять налоги. Но все конечно знали, что мастера втихаря дома делают частные заказы. Каждый имел своих клиентов, умеющих держать язык за зубами, как и хорошие портнихи. Павлоград, как и любой местечковый городок, ещё до революции привык, что вокруг зажиточных евреев существовала своя каста мастеров. Позже, в советских магазинах большого выбора не было, да и дорого, вот каждый приличный мастер и был на виду, как уважаемый человек.

Районное начальство тянулось за областным, сапоги и френч, как у «настоящих партийцев». Расплачивались не только деньгами, изредка мукой или сахаром. Тем и живы были мастера в голодные 30-е.