Клара Ассизская

Когда корабль подходил к порту, удивительное чувство приближения к тайне куда-то исчезло. Не успели моряки пришвартоваться, как на берег высыпала толпа смуглых людей с горящими, как угли, блестящими глазами, крича и указывая на корзины фруктов, хлеба, сыра и всяческой снеди. Толстый мужчина тряс связкой кожаных сандалий, рядом с ним подросток размахивал прутом, увешанным змеиной кожей, дальше торговец с красивым лицом, пересеченным косым шрамом, разложил подушки, обтянутые тиснёной козьей кожей, искусно сплетённые из разноцветных кожаных полосок циновки, изящные медные кувшины, украшенные сложным узором кованые чарки, на которых солнечные лучи преломлялись, как на небольших морских волнах.

Родина Иисуса была знойной, гораздо более знойной, чем Италия. Земля, нагретая жаром, изливавшимся с неба, выцветшего от зноя, казалось, пульсирует, как живое тело. Белые камни, которыми были усеяны тропки, дороги, поля и луга, затрудняли паломникам путь, причиняя боль уставшим ногам. Но даже по скалистой дороге с Елеонской горы в долину Кедрон, проходя вдоль Гефсиманского сада, многие двигались на коленях. Ведь по этой дороге много раз ходил Христос. Каждый камень здесь был освящен Его прикосновением, Его физическим присутствием.

Клара, оказавшись на этой узкой, покрытой камешками дороге, распростёрлась крестом, словно желая охватить руками, дотронуться губами, впитать всем телом и душой этот уголок Святой Земли.

Она чувствовала боль от прикосновения к пути Христа, но не хотела освободиться от этого ощущения, приводившего её в сверхъестественное волнение. От раскалённой земли шёл сильный, дурманящий запах сухих трав и пыли. Люди вокруг неё были погружены в молитвы и плакали в высоком порыве, который казался мизерным по сравнению с твердыней скал, но одновременно великим, значительным и мудрым, таким, который мог бы сокрушить самые твёрдые камни. Клара была необычайно счастлива.

Они посетили все места, где обычно бывали паломники. Вглядывались в стены домов на узких улочках Иерусалима, на которые когда-то смотрел Иисус. Были в цветущей Вифании, где стройная Магдалина, казалось, только что вошла в дом, услышав зов Лазаря. Взошли на гору Искушений, вершину которой таинственным венцом окружали тучи, пили воду из колодца в Кане Галилейской, и вода эта казалась им лучше вина. В Капернауме они прислушивались к ветру, чтобы в его шуме различить голос Христа. Погружали руки в чистые воды Геннисаретского озера, бросали хлебные крошки рыбам святого Петра. Взобрались на гору Блаженств, поросшую оливковыми деревьями, откуда открывался величественный и прекрасный вид. Входили в холодные воды Иордана, который омывал их своим быстрым течением. Низко склоняли головы под сводом грота в Назарете и дрожали от волнения, словно почувствовав дуновение воздуха от легких крыльев ангела. В Вифлееме они с благоговением брали в ладони тёплую, мягкую землю и целовали её. Они побывали и на вершине горы Фавор, где каждый из них пожелал измениться к лучшему, хотя это и так происходило с ними каждый день, пусть и не очень заметно.

Приближалась пора дождей, когда паломники из Ассизи двинулись в обратный путь. В порту возле набережной качался лес мачт, плескалась вода, волны бились о борта тесно сгрудившихся кораблей. Блеяли овцы и козы, которых в качестве «живой пищи» стадами гнали к вместительным судам.

Путешественники, в последний раз поцеловав берег Святой Земли, взошли на венецианское судно. Корабль отчалил, подняв паруса, как птица, расправляющая крылья для полета. Ветер, как на струнах, играл на натянутых канатах какую-то жалобную песнь, протяжная мелодия которой замирала вдали.

Клара не отрывала глаз от удалявшегося берега, от серебристых лесов, жёлтых полей и синих гор. Горизонт застилал густой туман. Его завеса, становясь всё более плотной, скрыла земную родину Иисуса.

По лицу Клары струились слезы.

«Франциск Бернардоне, это ты?»

Однажды в весенний день, когда нагретые солнцем камни Ассизи источали терпкий и сладковатый запах, Клара отправилась за городские стены, чтобы собрать букет цветов. Едва выйдя из дома, на улочке, ведшей к площади Святого Руфина, она увидела оборванца, согнувшегося под тяжестью перекинутого через плечо узла с выступавшими острыми углами. Она широко раскрыла глаза при виде этой, казалось бы, обыкновенной картины.

– Франциск Бернардоне, это ты? – тихо произнесла она, обращаясь скорее к самой себе, чем к приближавшемуся нищему.

«Где же его изящный наряд? Как случилось, что он выглядит, как нищий?» – один за другим возникали вопросы. А он подошёл ближе и сбросил на землю свой тяжёлый узел. Что-то загромыхало, и к ногам Франциска высыпалось несколько камней.

– Я собираю камни. Отстраиваю Порциунколу[2], – сказал он, смущённо улыбаясь.

– Да, эта бедная церковь разрушается, – ответила она тихо и добавила: – Она нуждается в помощи.

Когда он услышал эти слова, лицо его прояснилось.

– Ну да! Церковь нуждается в помощи! Откуда ты это знаешь? – спросил он, напряжённо вглядываясь в её лицо.