Клара и мистер Тиффани

— Давайте обратимся к витражам Тиффани, — промолвил он через некоторое время. — Например, витраж, изображающий сад. Вы должны воспринимать его как витраж или как сад?

— Как витраж.

— Совершенно верно. Если будете воспринимать его как сад и попытаетесь понюхать или сорвать цветок, вы разочаруетесь, потому что отнеслись к нему с неподобающей серьезностью. Вот так же вы поступаете и в отношении оперы, потому что она связана с кем-то, известным вам. Но опера, как изобразительный витраж, представляет собой чисто эстетическое явление. Форма изображения выше правды.

— Искусство ради искусства?

— Именно.

— Не совсем уверена. Если творение искусства вызывает у меня ответную эмоциональную реакцию, то это нечто большее, нежели красивая вещь, сделанная просто для того, чтобы быть красивой. Она сотворена ради пробуждения и обогащения моих глубоких чувств.

* * *

Я хотела проверить, может ли музыка сама по себе, без уловок в виде исполнителя, декораций и сюжета, оказать на меня такое воздействие, так что когда Джордж пригласил Эдвина и меня приехать в его студию в Натли, Нью-Джерси, на концерт камерной музыки в соседнем общественном зале, я воспылала желанием отправиться туда.

После полудня погода выдалась ветреной, шел мокрый снег, а температура снижалась, хотя уже наступил конец марта. В вагоне Эдвин был еще более умиротворенным, нежели обычно.

— Ты думаешь о людях, которые приходят к тебе? — спросила я.

— Приходят ко мне?

— Те самые, «зимней бурей в пути разметанные». В такой штормовой вечер думаешь ли ты о тех, кто дрожит от холода в убогих съемных жилищах?

— Да, думаю. В такие ночи они жгут уголь на Бауэри-стрит. Собираются толпы. Иногда возникают драки за право подойти поближе к огню.

— Как звучат эти строки в стихотворении?

Приведите ко мне обездоленных,
Потерявших надежду и кров,
Зимней бурей в пути разметанных,
Не познавших тепло и любовь;
Как отбросы, страной отринутых,
Чей удел — о свободе мечта,
Приведите ко мне — и я факелом
Освещу им златые врата!

— Вот именно. Не думаешь ли ты, что бывают минуты, когда Господь держит наши души в руце своей и решает, не должны ли мы стать одними из этих несчастных? Дает ли он этим душам что-то еще, надежду или благодать, чтобы вынести все это?

— Клара, о чем ты говоришь? Это вопрос общественных потребностей, а не религии.

Я восприняла это как защиту его деятельности. Эдвин погрузился в размышления, полагаю, озабоченный тяготами Бауэри-стрит. Его полная отрешенность заставила меня забеспокоиться. Я не стала нарушать ее разговором, хотя и попыталась расшевелить Эдвина частыми взглядами. Потребовались порывы холодного ветра и беснующийся, хлещущий в лицо снег, чтобы возвратить его к действительности.

В сгущающейся тьме мы наняли экипаж, и Эдвин настоял нести меня на руках с дороги до студии Джорджа, несмотря на мои протесты, что поверх обуви у меня надеты резиновые ботики. Тем не менее подобная галантность заставила почувствовать, как он лелеет меня. В студии Джордж радостно приветствовал нас, заявив, что у меня ангельский вид с этими снежинками на шляпке и ресницах, и потащил нас поближе к потрескивающему огню в камине. Он показал нам завершенные рисунки и наброски, а также картон для мозаики — его заявку на участие в конкурсе на трехлетнюю стажировку в Американской академии в Риме в качестве приза.

— Мы должны разработать тему «Триумф коммерции», — пояснил он. — Дадли тоже подал заявку.

— Зловещее название для художественного произведения, когда искусство и коммерция зачастую находятся в раздоре между собой, — заметила я.

Он угостил нас бутербродами с ветчиной, салатом из овощей, маринованными огурцами и горячим чаем. Отведав половину бутерброда, Эдвин признался, что неважно себя чувствует. Ветер бил снежными комочками в окно, от которого исходило леденящее дуновение.

— Занимайтесь чем хотите, — заявил Эдвин. — Я возвращаюсь домой следующим поездом. — Он прижал носовой платок ко рту и выскочил из двери.

— Эдвин! — крикнул вслед ему брат и рванулся за ним. — Эдвин, вернись!

Через несколько минут Джордж вернулся.

— Его и след простыл. Должно быть, убежал.

Мы ошарашенно уставились друг на друга.

— Если он боялся, что нас занесет снегом, то почему не настоял на нашем общем отъезде? — вырвалось у меня.

Джордж пожал плечами.

— Он должен был сделать это. Возможно, ему действительно стало плохо.

Странное поведение Эдвина насторожило меня, но Джордж не озаботился дальнейшим разъяснением. Кроме этого, мы все равно отправились на концерт. Мысли мои витали далеко, так что музыка не оказала на меня того околдовывающего воздействия, на которое я надеялась. После этого Джордж устроил меня в гостиницу поблизости.