Клара и мистер Тиффани

Я знала на примере нашей демонстрационной комнаты, что подобные бокалы стоят двадцать пять долларов за дюжину. Почти мое недельное жалованье. Я подняла и поставила на стол свой, внимательно рассматривая его.

— Это бокалы или тюльпаны? — задал мне вопрос Генри.

— Тюльпаны, — ответила я, прекрасно осознавая, что он-то хотел услышать другой ответ. Я подняла бокал в воздух. — Я пью цветочный нектар.

— Вы заразились непутевостью этого нового подхода больше, чем Льюис. Не верю, что он осознает эту непреложность: новая тенденция представлять одну вещь под личиной другой простирается далеко за пределы ар-нуво. Эту двойственность с большей вероятностью оценят те, кто живет двойной жизнью. Для этого еще не найдено названия, однако, я уверен, оно появится, отражая его несерьезность во всей полноте.

— А вы видите это?

— Я проживаю это, двусмысленность двойной жизни. Поскольку Льюису неведомо двойное мышление, от его продукции получают даже еще больше наслаждения те, кто знает, что в ней скрывается больше, нежели заметно глазу.

— И в моих лампах тоже?

— В ваших лампах особенно.

Я сделала глоток воды, довольная участием в этой новой манере выражения.

— Вы когда-нибудь видели, как танцует Лоэ Фюллер? — спросил он. — Размахивая ярдами ткани таким образом, что они смахивают на огромные лепестки или крылья, превращая ее в карлика?

— Да. Она изумительна!

— Это цветок гибискуса или танцовщица? Экзотическая бабочка или танцовщица? Будет ли ваша лампа с глициниями вьющейся лозой или электрическим светильником?

— Это открывает совершенно новый путь получения наслаждения от вещей.

— Менее серьезный путь. Спортивный путь.

— Вы вводите меня во внутренний круг.

Он поднял свой бокал в знак признания того, что я его понимаю.

— Вот эти тюльпановые бокалы, — уточнила я, — вы не знаете, не Том ли Мэндерсон изготовил их?

— Возможно. На них надпись, что они изготовлены у Тиффани.

— Как витражи и мозаики, настенные обои и вазы, мебель и ковры, паласы и ткани, часы и даже пуговицы, а теперь, возможно, и мои лампы. Вы не находите нелепым, что люди могут счесть, будто одно-единственное человеческое существо могло придумать оформление всех этих вещей, не говоря о том, чтобы изготовить их?

Генри вытянул губы.

— Он причастен ко всему. Они все — часть его эстетики.

— Но разработка необязательно принадлежит ему.

— Некоторые эскизы его витражей подписаны не его именем. Авторство мистера Уилсона и мисс Нортроп иногда признается публично.

— Почему не имя творца ламп?

Он заколебался.

— Полагаю, потому что публика считает витражи более высоким видом искусства, нежели лампы.

— Они плоские! Лампы скульптурны, это бесконечно труднее.

— Витражи более сходны с картинами, поэтому и ценятся больше. Использование на них имени Тиффани укрепляет его позицию на рынке, его претензию на место в истории искусства. Хотя я и не являюсь защитником подобного. Это также увеличивает продажи ваших ламп.

— Может, и так, но мои лампы укрепляют его репутацию. Это — самый натуральный маскарад.

— Мы все носим те или иные маски.

Поскольку воцарилась тишина, его вилка замерла в воздухе, будто ожидая чего-то, я поняла, что Генри больше не говорит о мистере Тиффани. Он имел в виду себя, и это означало, что, по крайней мере в опере, я была партнершей в его вынужденном маскараде. По тревожному выражению его глаз он осознавал, что мне это известно.

— Что бы вы ни думали, — мягко произнес Генри, — мне доставляло истинное удовольствие сопровождать вас в оперу. Надеюсь, мы сможем продолжать наслаждаться этими представлениями вдвоем.

— Обязательно продолжим. Ничего не изменилось, мистер Белнэп. Вы всегда оказывали мне честь своими приглашениями, и я получала удовольствие от вашего общества. Вы прекрасный, достойный человек. — Мы внезапно стали чопорными и официальными. Я сделала паузу, ожидая ответа, но он чувствовал себя слишком скованно. — Я полагаю, мы все чувствуем себя отличающимися некоторым образом от прочих. Эта боль является естественным сиротством жизни.

— Вы чувствуете его, Клара? Это сиротство?

— Да. Когда я страстно желаю близких отношений с мужчиной, я чувствую некие ограничения.

— Чем?

— Политикой мистера Тиффани в отношении замужних женщин. Это заставляет меня отказываться от любви, если я хочу продолжить работу. Я так и поступаю.

Задумавшись на минуту, он вымолвил:

— Тогда у нас есть некоторое взаимопонимание.

— Именно так!

Он промокнул рот салфеткой.

— После этого официальное обращение по фамилиям превращается в буржуазную чепуху. Впредь зовите меня Генри.

Я хотела оживить наш разговор. Генри не заслуживал печали. Я бросила взгляд на мою пустую тарелку и заявила:

— Это прекрасная тарелка, Генри, но она была бы еще прекраснее, если бы ее занятием было именно то, для чего она предназначена, вместо маскировки под цветник. У вас найдется еще одна булочка?

— Безусловно. Давайте я разобью вам еще одно яйцо.

Его непринужденность и ловкие, рассчитанные движения навели меня на мысль, что из него получилась бы хорошая домохозяйка.