Кларендон и его время. Странная история Эдварда Хайда, канцлера и изгнанника

Моряков было человек пятьдесят, они взломали ворота и ворвались в гостиницу, так что люди Кларендона едва успели забаррикадироваться в его комнате. Часть нападавших пыталась высадить дверь, другие проникнуть через окно, стреляя из пистолетов и ранив нескольких слуг и Лафонта, который «мечом сдерживал их с великим мужеством». Пули попали ему в голову, и он упал. Сломив сопротивление, моряки ворвались в комнату. Они кричали, ругали ненавистного канцлера последними словами, называя католиком и предателем, перешедшим к французскому королю. Они кричали, что не выпустят его из своих рук, пока он с ними полностью не расплатится. В письме Монтегю он рассказывал, что предводитель банды, некто Эдвард Ховард, дважды стрелял в него, не способного приподняться с постели, но оба раз пистолет дал осечку. Другой нападавший хотел ударить его мечом и, несомненно, снес бы голову, если бы меч не упал на пол. В автобиографии говорится, что Ховард, «крепкий здоровяк», нанес ему удар огромным мечом по голове, и его спасло только то, что меч повернулся в руке, и удар пришелся плашмя, отчего Хайд навзничь повалился на кровать. Моряки начали спорить между собой: одни кричали, что его надо убить, другие — доставить в Англию. Ховард, увидев, что его товарищи вот-вот передерутся, велел тащить Хайда в комнату, где больше места. Там его неминуемо зарубили бы, но тут появились стражники, «спасшие его из кровавых рук». Хайда вернули в его комнату, нескольких человек, включая Ховарда, арестовали, другие разошлись, обещая вернуться.

Хайда укрыли в доме провоста. Начали собираться горожане, но власти ничего не сделали, чтобы навести порядок. Только когда Лафонт пообещал пожаловаться королю, что магистраты пренебрегли своими обязанностями до начала беспорядков и после, те «зашевелились», и под охраной отправили Кларендона в замок губернатора провинции герцога Буильона. Для наведения порядка прибыл интендант с отрядом солдат. Он навестил пострадавшего, а затем направился в суд, где, по словам Кларендона, сильно ругал городские власти. В суде также выяснилось, что нападение, якобы, не было случайным, а готовилось заранее, предыдущая попытка ограбления, которая планировалась на дороге, не состоялась из-за того, что экипаж Хайда проехал это место раньше. Неизвестно, так ли это, но преднамеренный характер преступления позволил осудить виновных со всей строгостью. Троих, Ховарда и еще двух человек, приговорили к мучительному четвертованию на колесе, что, как не преминул заметить Кларендон, было исполнено. Казнены были англичанин, шотландец и ирландец, ибо «компания смутьянов состояла из представителей этих наций». Хайд не совсем точен: Ховарда растянули на колесе после повешения, двоих других повесили. Еще шестерых отправили на галеры. Рану Лафонта сочли опасной, и его отправили для операции в Париж, но, по счастью, все обошлось. Хайд расстался с ним с сожалением, ибо имел в его лице сочувствующего собеседника. Ему самому повезло: поскольку опасных симптомов он не чувствовал, то от трепанации, которую «в таких случаях часто проводят хирурги», он отказался. Раны других пострадавших тоже оказались несерьезными. По настоянию докторов Хайд провел некоторое время в Бурбоне на водах, а затем отправился в Авиньон, «насколько возможно, секретным образом».

Авиньон, папский анклав на французской территории, встретил его с почтением. Папский легат и местный епископ, оба генуэзцы, немедленно посетили его, говорили на латыни и обещали любую помощь для удобного устройства. Хайд упомянул о службе, проведенной в его честь, тоже на латыни. Тем не менее, остаться в Авиньоне Хайд не захотел: из-за множества красильных и шелковых мануфактур воздух на улицах душный, «но еще хуже запах евреев» [6, III, 373]. Это непонятное высказывание дает повод заподозрить Кларендона в антисемитизме, тем не менее, это не так. При подготовке рукописи автобиографии к печати за слово «евреи» (Jews) ошибочно приняли «швецы» (sewers). Ошибка повторилась в следующих изданиях. Как заметил Оллард, человек с либеральными и гуманистическими взглядами, каким был Хайд, прекрасно разбиравшийся в религиозной литературе и истории еврейского народа, по определению не мог быть примитивным антисемитом [74, 311].